– Жан! – услышала я голос мужа в дверях.

И Микров вошел, меня как обожгло: я впервые встретилась с ним глазами после того, как это произошло.

– Что за странное имя, простите? – нетактично поинтересовался он от нечего сказать.

– Это мамка меня, – широко и дружески улыбнулся Жан. – В честь Жан Поля Бельмондо.

Милый мой мальчик, наивный, совсем еще ребенок…

Микров покурил с нами, поболтал, побалагурил с Жаном. Я положила голову мужу на плечо.

– Впервые в жизни я получаю такой удивительный подарок на Восьмое марта, – сказала я, глядя Жану в глаза.

– Спасибо, дорогая, – смущенно отозвался Микров, – я как-то совершенно случайно, интуитивно выбрал эту вещицу.

– А что вы ей подарили, если не секрет? – поинтересовался Жан.

– Секрет, – сказал Микров с особой важностью. – Вообще, я не очень люблю данный праздник, потому что наши скромные мужские подарки, – он энергично двинул ладонью в сторону Жана, надеясь найти в нем понимание, – олицетворяют извечное человеческое лицемерие. Целый год женщина моет посуду, стирает, и только в этот день, видите ли… Чтобы назавтра опять… Согласитесь, этот праздник просто унижает женщину.

– Ну, это как сказать, – сказал Жан, улыбаясь мне. – А если все это искренне, от души?

Микров ничего не ответил – принялся разминать вторую сигарету… Микров не верит в существование души.

Жалкий ты человек, профессор Микров, доморощенный философ. Чуть не оцарапал меня своими рогами…

А как ты блеял когда-то, как гордился своими учеными степенями, когда двигал перед собой, как бульдозер кучу – свою ученую карьеру. И все лопнуло теперь, ничего от тебя не осталось, ты ничтожество, ты фук, ты ничто. И теперь такой парень, как Жан, стал неизмеримо выше тебя, и ты прыгаешь, маленький, едва доставая до его яиц.

Ибо во всем виновато твое пьянство, господин профессор.

И если раньше ты, высокомерный, как баклажан, и пальца бы не протянул какому-то Жану, то теперь ты подпрыгивал и лебезил, нюхая яйца, которые пахли мной, и балагурил, шутил глупо, и шуткам твоим никто даже не улыбнулся.

Да, ты очень похож на тухлый баклажан в очках, профессор Микров. В очках, в шляпе, со старомодным кожаным портфелем. Жалкий гнилой баклажан, который на базаре продают смуглокожие торговки, которые за день зарабатывают больше, чем ты за месяц.

И мы переглядывались с Жаном, на кухне, при Микрове… И я посматривала на Жана исподлобья, грызя ноготь большого пальца, а это – моя привычка, и она, я знаю: нравится мужчинам…

Странно, но мы, кажется, вообще еще не сказали друг другу более тех двух слов, того мужского и того женского… Все было как во сне. Я представить себе не могла, что только полчаса назад мы неистово бились в тесном пространстве между двух стен, и внизу журчала вода, и я клюнула его в плечо, укусила, и на его рубашке до сих пор видны следы моих зубов, а там, под рубашкой, я думаю, тоже мои зубы – синие…

Вот и сбылась самая изысканная сексуальная фантазия моей жизни. И твоя извращенная мечта, Микров, сбылась.

Вот я и шлюха, наконец, что и требовалось доказать. Блядь…

Если рассуждать по-твоему, что, дескать, вы нас делаете, то вот еще одно доказательство микровской теории: десять лет ты меня делал-делал, вот и сделал в конце концов.

Знакомьтесь, шлюха!

Она трахается в туалетах, стоя, эта шлюха, эта блядь. И журчит вода, словно весенний ручей. И сладко ей, ой, бля, как ей сладко…

Впрочем, ты старомодный муж, Микров. Когда ты затевал процесс моего создания, шлюха шла со знаком минус, теперь же, когда процесс закончен, она идет со знаком плюс – putana, проститутка. Хорошая, нужная, престижная профессия. А ты в говне весь, вместе со всем твоим поколением.