Когда, вернувшись, Антоний входил в монастырские ворота, преподобный Варлаам Хутынский, лежа на смертном одре, сказал: «Вот отец Антоний возвращается из Святой Земли! Оставляю его вместо себя наставником».
Но преподобный Антоний, завершив дела, связанные со строительством и украшением храма Благовещения Пресвятой Богородицы, ушел из Варлаамо-Хутынского монастыря на уединенное отшельническое житие.
Келью свою преподобный Антоний устроил на безлюдном берегу Дымского озера, где в любую погоду приплывал он на лодке к выступающему из воды камню и подолгу молился здесь.
Если мы вспомним о пяти годах, проведенных Антонием в Константинополе, где он – в этом не может быть сомнения! – молился и во Влахернском храме перед Чудотворным образом, то, не рискуя ошибиться, можно предположить, что именно написанная евангелистом Лукой Одигитрия и открывалась духовному зрению инока во время молитвенного стояния посреди Дымского озера, раскинувшегося всего в нескольких километрах от Тихвинки.
И получается, что перед Тихвинской иконой задолго до того, как она появилась у нас, уже звучали на Руси молитвы преподобного…
Получается, что эта Икона была вымолена для Руси на Дымском озере…
И высоким сокровенным светом озарятся те, столь тщательно описанные в составленном в XV веке «Сказании о явлении иконы Богоматери Одигитрии Тихвинской» многочисленные остановки Иконы по пути к Тихвинке. Икона как бы выбирала себе место на намоленной земле.
И она выбрала его.
Выбрала на долгие века…
Паломники издревле постигли таинственную связь между обителью преподобного Антония Дымского и Домом Чудотворного образа Тихвинской иконы Божией Матери. По пути на богомолье в Тихвинский монастырь они всегда заходили к преподобному Антонию в Дымскую обитель.
4
Тихвинская икона пришла к нам, на Русь, как благая весть.
Всего три года прошло после Куликовской битвы, и икона как бы знаменовала начало нового этапа в истории нашей православной страны.
Нет-нет!
После блистательной победы на поле Куликовом Московская Русь не освободилась от ордынского ига. Через два года, как раз накануне явления Тихвинской иконы Божией Матери, хан Тохтамыш взял Москву и сжег ее. Опасаясь происков тверского князя, Дмитрий Донской отправил в Орду своего сына.
Снова возобновилась выплата дани.
И казалось, что все возвратилось на круги своя и ничего не изменилось в подвластной татарам Русской земле.
Во всяком случае, так думали и рязанские, и тверские князья.
Но в Москве услышали и постигли смысл благой вести раньше других. Московские князья сумели понять, что сохранение духовной самостоятельности важнее даже сохранения самостоятельности государственной. И хотя Русь и продолжала платить дань, она уже перестала быть улусом Орды и была более независимой, чем, к примеру, Великое княжество Литовское.
Это княжество раньше Москвы сбросило с себя зависимость от татар, но ему пришлось для этого пожертвовать самым главным – верою отцов и прадедов, то есть, по сути, пожертвовать самими собою, уйдя в стан врагов православия…
Путь этот оказался гибельным.
Прошло совсем немного времени, и исчезло могущественное княжество, словно его и не было никогда.
В отличие от Литвы Московская Русь выдержала экзамен на духовную самостоятельность. Когда один из инициаторов заключения Флорентийской унии, глава Русской церкви митрополит Исидор, прибыл в Москву, великий князь Василий Темный объявил Исидора еретиком.
Низложение митрополита укрепило церковную самостоятельность Руси, но главное, еще точнее в череду святых благоверных князей оказалась встроенной личность великого князя. Она ассоциировалась теперь с образом истинного защитника веры и опоры православия, даже независимо от личных качеств князя.