– Ну а как ряда за поломойничанье была?

– Да кто за полтину, кто за сорок копеек ушел.

– Это то есть, стало быть, харчи уж свои?

– Само собой, свои. Разве хозяева чайком попоят.

– Что ж, Ариша, пойдем поломойничать… – опять отнеслась Акулина к Арине.

– Куда хочешь, Акулинушка. Я во всякую работу готова.

– Ну, вот и пойдем. Что ж, полтину серебра в день заработать – это хорошо. Двугривенный на харчи, пятачок на ночлег, пятачок даже на чай можно, а двугривенный все-таки на руках останется.

– Так-то оно так, милая, но ведь на один день поломойничанье-то. Сегодня наймут, а завтра опять без работы останешься и должна приходить сюда, – заметила баба.

– А завтра опять наймут, на другое место наймут.

– Не так-то это легко, ангелка, делается. По два да по три дня без найма сидят. А ты также разочти, что вот Пасха будет, праздники начнутся, так и совсем здесь наймов не будет.

– Да, да, да…

Акулина вздохнула и снова покрутила головой.

– Нейдут что-то нанимать-то. Никто не идет, – прибавила она, помолчав.

– Кому же идти-то об эту пору? Об эту пору никогда наемщиков не бывает. Вот уж разве что к вечеру, чтобы с утра заказать поденщице на работу прийти. Каждый хозяин тоже рассчитывает, чтобы поденщица у него целый день отработала.

Акулина и Арина сидели под навесом уже больше часа, а наемщики все еще не являлись. Баба с головой закутанной байковым платком, соскучившись сидеть, подняла ноги на лавку, легла свернувшись калачиком и, закрыв глаза, стала похрапывать.

День клонился к вечеру, а нанимать рабочих, ожидающих заработка, никто не приходил. Только носильщика наняли за двадцать копеек отнести куда-то большую корзину с посудой из лавки Никольского рынка. Под навесом распространилось уныние. Это уныние особенно было заметно среди женщин. Некоторые, впрочем, бодрились и утешали себя, что наймы происходят главным образом утром.

– Судите сами, милые, кто ж пойдет на вечер глядя народ нанимать. Утром это дело делается, – говорила женщина городского типа, одетая чуть не в рубище, с грязным подолом ситцевого платья и с синяком под глазом.

– Ну, не скажи. Задастся день, так и утром ничего не наклюнется, – откликнулась баба с головой окутанной байковым платком. – Вот я с шести часов утра здесь сижу, а только четырех женщин в поломойки взяли. Плотников утром нанимали – это точно, а насчет женщин просто умаление. Приходила еще жидовка прислугу за три рубля в месяц нанимать, но кто же к жидовке пойдет, да к тому же и за три рубля! Конечно, это перед праздником, оттого оно так и выходит, но все-таки…

Кой-кто из ожидающих найма стал ужинать, покупая себе хлеб и астраханскую селедку, или треску, или пару соленых огурцов. Все это продавалось тут же под навесом с лотков, поставленных на разноски, и с ларьков. На некоторых ларьках задымились корчаги щей, вареный картофель, горшки каши, но горячую еду, как более дорогую, ели не ожидающие найма, разумеется, очень стесненные в денежных средствах, а заходившие под навес прохожие. Акулина и Арина, приценившись к щам и узнав, что они стоят по пяти копеек чашка, купили себе только на три копейки картофелю и стали его есть с оставшимся у них еще от обеда хлебом. Оставшегося хлеба было, впрочем, мало, и пришлось прикупить еще на три копейки. Повсюду слышались разговоры о ночлеге.

– Еще милость Божья, что у меня угол есть и за него до послезавтрого вперед заплачено, а то была бы просто беда, – продолжала баба с головой укутанной платком.

– Тоже, должно быть, издержалися, милая? – поинтересовалась Акулина.