Арина сняла с шеи бумажный платок, развязала узелок, сделанный в кончике платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее перед хозяином на стол. Хозяин достал из-за голенища бумажник из синей сахарной бумаги и спрятал туда трехрублевку.

– Кабы ты для нас, были бы и мы для вас, – злобно подмигнул он Арине. – Я вот и паспорт твой взял из прописки. Посмотрю завтрашний денек, какова ты в работе на огороде будешь, а не ладна – так и с Богом по морозцу. Нам белоручек не требуется. Да хорошо еще, что паспорт-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даром, пока рубль тридцать копеек заживешь. – Помолчав с минуту, он спросил: – Леденцы-то все сожрала, что я тебе давеча дал?

– Да ведь и сами же вы давеча чай с ними пили. Нет у меня больше леденцов.

– Вишь, утроба! Прорва…

– Чего ж вы, хозяин, лаетесь? Ведь сами же вы дали.

– Глуп был. Думал, что ты девка понимающая. Да и вообще глуп. Ну, кто об эту пору, когда еще гряды копать рано, столько баб и девок на огород нанимает?!

– Воля ваша.

– Конечно, моя. А ошибка сделана, так поправка нужна. Сгонять надо лишних.

Ардальон Сергеев подождал и через минуту произнес:

– Ты вот что… Ты мне больше не нужна. Сегодня отработаешь, переночуешь здесь, а завтра иди с Богом. Пятиалтынный за день тебе расчету, паспорт в зубы и – марш.

Услышав эти слова, Арина не выдержала и заплакала.

– Ставь котел-то в печь, ставь. Печь уж вытопилась. Нечего тут реветь! Нареветься-то и завтра на свободе успеешь, – прибавил Ардальон Сергеев и, взяв картуз, вышел из избы.

Когда работа на огороде покончилась и рабочие пришли ужинать, Арина сейчас же объявила Акулине, что ей, Арине, хозяин отказал от работы. Акулина даже изменилась в лице.

– Ну не подлец ли человек! – воскликнула она. – Не захотела девушка быть к нему склонна, так он и вон гнать. Тогда и я с тобой вместе уйду. Не хочу я тебя оставить. Ну как ты, молоденькая девушка, будешь одна? Ну куда ты пойдешь? Как одна будешь искать работу? Нет, я с тобой… Я тебя одну не оставлю. Будем вместе искать местов, по другим огородам пойдем и поспросим. Нельзя тебя оставить. Я и твоим отцу с матерью сказала, что не оставлю тебя и буду за тобой смотреть.

Когда к ужину явился в избу хозяин, Акулина объявила ему, чтобы он и ее уволил и выдал ей паспорт.

– Ну вот… С какой же стати я твой паспорт в прописку отдал! Ах, ведьма, ведьма! Вот черти-то! Спервоначалу нанимаются, а потом пятятся. Ну как уж и рублевую больничную марку налепили на паспорт? Тогда как хочешь, тогда я тебя ни за что не отпущу, пока рубля тридцати копеек ты не заживешь. Ладно, я завтра утречком схожу в участок и узнаю, можно ли паспорт без прописки взять, – закончил он и стал молиться в угол на икону, приготовляясь ужинать.

Рабочие, отужинав, по обыкновению, начали укладываться спать кто под лавку, кто на лавку, подкладывая под головы мешки или котомки со своим немудрым имуществом, но четыре боровичские женщины вышли из избы на огород потолковать об Арине и Акулине.

– Чего ты-то, дура, уходишь с огорода?! Тебя ведь хозяин не отказывал, – говорили две землячки Акулине.

– Не могу я, милые, Арину одну оставить, – отвечала Акулина. – Как я ее одну по Питеру пущу слоняться, место искать, коли я выбожилась и выклялась ейным отцу с матерью, что до тех пор при ней буду, пока ее на место не предоставлю. Да и что за радость здесь за пятиалтынный служить! Авось найдем что-нибудь получше. А найдем получше, так, может быть, и вас переманим отсюда, может быть, и вам что-нибудь хорошее найдем. Ведь хлеба ищут, матери мои, хлеб хороший так, зря, не дается. Ведь мы, как пришли в Питер, то только на три огорода и сунулись, на двух нам отказали, а на третьем мы и остались. Поищем еще где-нибудь. Вы оставайтесь покуда, заживайте прописку паспорта и больничные, вам нет расчета уходить, а мы побродим.