И тогда князь Мышецкий ядовито рассмеялся.

– Вот! – сказал, довольный. – Вот тогда-то и посягнут. И пушек вы, господин Борисяк, узнаете тогда больше, нежели вся Россия знала их за восемьсот лет своей истории. Истории – и без того славной войнами… Вы остаетесь при своем мнении, конечно?

– Безусловно, Сергей Яковлевич, и думаю, что впредь, князь, нам не стоит обсуждать будущее… Мы его видим разно!

Борисяк огласил виттевский призыв на митинге, и рабочие депо приняли резолюцию: «Прочитали – забастовали!» Над Уренском долго ревел гудок. Это было совсем непонятно Мышецкому: ведь Москва не откликнулась на гудки Путиловского и Невского заводов – Москва затихла, словно готовясь к чему-то…

«Это плохо кончится, – решил Сергей Яковлевич. – Пушки не способны расстрелять идею, но зато они великолепно убивают людей. Екатерина Великая, конечно, была умная женщина, но в ее век не было еще такой артиллерии!»

Атрыганьев проживал последнее время, как ветхозаветный масон, в поисках истинного света. Мир был разделен на добро и зло поровну. А посередине, уравновешивая эти половины, стояли сиятельные конституционалисты-демократы – партия новая, слово длинное. Лучше называть кратко: кадеты! Кратко, хотя и обидно. «Кадет, на палочку продет, – вспомнил Атрыганьев. – Прямо скажем – нехорошо. Кто это придумал?..»

Борис Николаевич, как первый кадет в Уренской губернии, воодушевился. Партия всегда так начинается: кто-то должен быть первым, тогда не будет и последнего. Не хватало лишь союзников и единомышленников!

– Серость наша, – мрачно говорил Атрыганьев, озираясь…

Кандидаты, намеченные Атрыганьевым к общественной деятельности, отмалчивались… Сколько пороху извел, чтобы привлечь в партию Огурцова! Долго тот слушал изложение программы, а потом сказал:

– Борис Николаевич, так и быть – дайте мне взаймы три рубля, и даю вам слово благородного человека: никто и никогда не узнает, о чем вы мне тут сейчас говорили!..

Недавно произошло в городе событие: гласным городской думы был избран Иконников-младший, заместивший своего отца, и встреча с ним Атрыганьева сулила богатые возможности. Слов нет, Геннадий Лукич – клад для партии кадетов.

– Геннадий Лукич, – так и начал Атрыганьев, – вы клад для партии кадетов… Расскажите, что вы думаете?

– Не терплю вопросов фискального характера. И зачем вам знать, что я думаю?.. Вы же – не капитан Дремлюга!

– Ну, а все-таки, – не унывал предводитель. – Россия трещит, и надо спасать ее… Вы спасать собираетесь?

– Спаслась она от татар, спасется и от революции. А что это вы, Борис Николаевич? Спасать – не спасать? Думать – не думать?

– Видите ли, – начал Атрыганьев снова, – недавно обнаружились великие сдвиги. Выпала нам одна карта – козырная…

– О картах еще не забыли? Так-так, – засмеялся Иконников.

– Я имею в виду только манифест от семнадцатого октября…

– Неплохая карта!

– И я… Короче говоря, дорогой Геннадий Лукич, вы – сущий клад для партии с многообъемным названием «кадеты»!

– Болтуны, – ответил Иконников, глянув уничтожающе.

– Как вы сказали?

– Пустые бутылки. Только звон, а толку никакого…

– Ну-у-у! Разве так можно?

Иконников вскочил с кресла, показывая всем своим видом, что время – деньги. Даже дороже денег!

– Да будет вам известно, любезный Борис Николаевич, что наша партия, если вы, кадеты, будете себя хорошо вести, согласна пристегнуть вас. А коренник – верьте! – надежен.

– Осведомлюсь: о какой партии вы говорите?

Иконников ответил ему так:

– «Союз семнадцатого октября» считает манифест его величества отправной точкой всей своей программы. Но – не дальше! И этого нам, октябристам, вполне достаточно. Вот, если желаете, Борис Николаевич, то я вас запишу…