– Я не слышу никакой разницы мнений, – заговорил он. – Сейчас про Афганскую войну все говорят примерно одно и то же: и популярные московские журналы, где много глянца и дорогих шлюх, и наши местные дурачки вроде Баковича, и даже наш бесконечно далекий Съезд народных депутатов в своих важнейших резолюциях. Знать бы, откуда такое единомыслие нарисовалось, кто это придумал, а потом им в головы вколотил… Все говорят одно и то же: якобы плохие старики из политбюро втравили хороших молодых парней в плохое дело. Вот и наделали парни некоторых безобразий. Хорошая схема, соглашусь. Нам, тем, кто там служил, она очень хорошо лижет где надо и отпускает все неизбежные грехи. Но я осмеливаюсь пользоваться своей головой, понимаешь? Я говорю это трезвым, и потому можешь быть уверена в моем спокойствии: я просто осмеливаюсь пользоваться своей головой. Мои глаза видели, мое сердце чувствовало, а мои мозги запомнили совсем другое: может быть, плохие старики пытались руками не очень хороших парней сделать в общем-то не такое и плохое дело? Может, и не надо было страну этим моджахедам отдавать вместе с жителями?

– И осталась обида, что дело провалилось?

– Все намного хуже: осталось непонимание, чем вообще дело закончилось. В Великую Отечественную за десять дней, когда освобождали Минск, мы потеряли пятнадцать тысяч человек – и считается, что это было немного. В Афганистане мы потеряли примерно столько же за десять лет – и считается, что это кошмар. А сколько сейчас во всяких разборках гибнет, мы вообще не знаем. Но я уверен, что убитых никак не меньше и никому до этого нет дела. А между прочим, я знаю майора – кстати, служил у того самого полковника, про которого я говорил, – который получил героя за то, что у него в личном составе было ноль потерь за весь срок прохождения службы.

– Такое действительно достойно награды.

– Очень часто эту награду не дают получить сами подчиненные. Гибнут по собственной глупости и хоть им кол на голове теши! Ну вот что ты будешь делать, если десантура любит от трассирующих прикуривать?

– Это как? Стреляют трассирующей прямо по кончику сигареты?

– Такое было бы безопасней… Берется патрон, вытаскивается пуля, порох высыпается, а потом суют туда, наоборот, трассирующую. И если надо прикурить, кладут патрон на землю и камнем по нему. Потом от этого фейерверка прикуривают, пока не догорел. Красиво… А потом кто-то обязательная перепутает и сунет под камень МДЗ, красненькую такую.

– Что такое МДЗ?

– Разрывная, мгновенного действия, зажигательная.

– Ой-ой…

– Угу! Один удар камнем – и всему отряду, считай, дал прикурить. Руки уже нет, головы иногда тоже. Вот тебе и двухсотый, и даже не в бою. Попутно происходит демаскировка оперативной группы…

– Да, дурость – оружие страшное, – Нэнэ поежилась и опять посмотрела в теперь уже опустевшую тарелку.

– Вот говорят, что главное – человек, – продолжал Черский. – Что ничего не надо – ни коммунизма, ни патриотизма, ни религии какой-нибудь. Просто надо верить в человека и заботиться о нем. Но что ты будешь делать, если этот человек – сам себе враг? Если не желает он о себе заботиться?

– Тогда беда!

– Это же настоящая проблема, тут одним гуманизмом не отбрехаться, – афганец говорил все быстрее и яростней. – Сначала говорят, что все люди братья, а потом выясняется, что Каин и Авель вроде бы тоже братья, а вот оно как у них закончилось! Каждый человек – бесценен, но как быть, если два человека жить друг другу не дают? Если, пока один ходит по земле, другому жизни нет и быть не может? Какое право один бесценный человек имеет портить жизнь другому, такому же бесценному? Молчит гуманизм, не дает ответа. Проблема же не в том, что те, кто воевал в непопулярной войне, тоже люди и все такое. Мы и так знаем, что они люди, а не коты или медведи. Проблема в том, что это опасные люди. И надо искать способы, как привести эту опасность в меридиан. Потому что мы опасны даже для самих себя.