– Не думаю, что сейчас ты выглядишь иначе, – сказал он. И так оно, конечно, и было.

– Спасибо, – сказала она. – Очень милый комплимент.

– Я серьезно, – сказал он.

Сьюзан закрыла альбом.

– Чувствую себя опустошенной. Я не имею в виду, что прямо сейчас – нет, в общем и целом, за последние годы. Когда два брака идут прахом… всегда спрашиваешь, не твоя ли в этом вина. Знаю, что моя. Пит говорил, что я только и знаю, что переживать да беспокоиться, а Уолт такого не говорил, но вполне мог сказать то же самое; он говорил, что я все воспринимаю как кризис. Говорил, что у меня кризисный менталитет. Я каждую минуту опасаюсь какого-нибудь бедствия. Как Хенни Пенни. Падает небо… ты помнишь?

– Да, – сказал он.

– И оба они говорили, что тем же самым я наделяю и Тэффи… – Повернувшись к нему, она сказала с настойчивостью в голосе: – Вот почему мне нужен рядом такой человек, который был бы весел, добродушен и легко мог бы со всем справляться. Такой, как ты.

– Я не думаю, что ты так уж влияла на Тэффи, – сказал он, думая про себя, что она, если на то пошло, терроризировала его целый год и оставила в его сознании неизгладимый отпечаток, но он все же всплыл на поверхность, преодолел подавленность и достиг взрослости с оптимистичным настроем. Разве это не доказывает, что она не причинила ему никакого реального вреда? Конечно, подумал он, мне, может, просто повезло. А может, подумал он вслед за этим, какая-то душевная рана во мне и присутствует, где-то глубоко под поверхностью. Я просто этого не знаю. Никогда этого не ощущал.

В половине двенадцатого Сьюзан пожелала ему спокойной ночи и оправилась принять ванну, чтобы затем лечь спать.

Он в одиночестве сидел в гостиной, глядя по телевизору какой-то старый фильм.

Я вернулся в Монтарио, думал он. Нет, не совсем в Монтарио. На самом деле это Бойсе. Но для него это было одним и тем же – местом, откуда он родом.

Однако никакого уныния он не чувствовал. Все было совершенно по-другому. Он был уже далеко от тех давних дней, от его бытности учеником средней школы, когда он складывал газеты и бросал их на террасы… или, еще раньше, играл в шарики после школы и смотрел «Хауди Дуди»[5] по телевизору с трехдюймовым экраном в семейной гостиной, пока его старший брат Фрэнк возился на заднем крыльце с водой из пруда для своего микроскопа.

Это заставило его задуматься о Фрэнке.

Его старший брат Фрэнк работает теперь химиком-исследователем в химической компании в Цинциннати. Он окончил Университет Уэйна в Детройте, на стипендию, предоставленную мыловаренной компанией. Фрэнк женат, и у него имеется трехлетний ребенок. Сколько же лет самому Фрэнку? Что-то около двадцати шести. И он владеет домом и машиной – или выплачивает за них кредит. Так что Фрэнк добился успеха, по всем стандартам; он работает по профессии, занимается тем, что всю жизнь доставляло ему удовольствие… Он талантлив, сметлив, умел, когда-нибудь он станет публиковаться в научных журналах. У него великое будущее; да что там, великое настоящее. В школе Фрэнк был настоящей звездой. Брюс помнил, как тот расхаживал в своих теннисных туфлях и слаксах, с зачесанными назад и смазанными бриолином волосами, с сияющей безукоризненной кожей. Он делал ручкой каждому встречному, блистал на школьных танцах и непрерывно избирался то туда, то сюда. Постоянно ходил с Людмилой Медоуленд, блондинкой, которую старшеклассники избрали «Мисс Монтарио» для выпускного карнавала 1948 года. На параде, состоявшемся десятого июня, она проехала по Хилл-стрит на плоту, сделанном из картофеля, держа в руках знамя с надписью: Побеждай, школа Монтарио, побеждай! Директор средней школы Монтарио обменялся рукопожатиями с ней и с Фрэнком, и фотография их троих появилась в «Газетт», той самой газете, охапки которой приходилось волочить Брюсу, складывая каждый экземпляр и швыряя, складывая и швыряя, – изо дня в день, целых два года.