- Не понимаю, Аркадий Валерьянович, где вы тут обнаружили преступление? – недовольный голос полицмейстера ввинчивался в мозг, как бурав из мастерской Ингвара. – Нападение животного – трагический, но всего лишь случай!

- Шурин рассказывал, у них в Сибири медведи по окраинам бродят. Не знал, что в Екатеринославе также. – хмыкнул отец.

- У вас, ваше высокоблагородие, шурин в Сибири? – с нехорошей многозначительностью протянул екатеринославский полицмейстер.

- Губернатором… - не глядя на них, словно беседуя со стеной, обронил жандармский ротмистр.

Воцарилось молчание, которое, наконец, прервал отец.

- Добыча надкушена, но не съедена. - принялся загибать пальцы он. – Не брошена там, где убита – жертв затащили в дом. И заперли на висячий замок. Сомневаюсь, что это могло сделать животное.

Теперь молчание стало и вовсе долгим.

- Местные могли спрятать. Чтоб их не опрашивали. Фабричные, знаете ли, не слишком законопослушны. - наконец пробормотал полицмейстер.

- Разберемся, Ждан Геннадьевич – сие наша с вами прямая обязанность. Человек ли, зверь – нам ловить. – протянул отец. – Для начала отправьте вашего фотографиста запечатлеть место преступления. После пусть заберут тела в мертвецкую, на ледник. И отбейте телеграфом сообщения во все участки города, чтоб приглядывали – вдруг и впрямь медведь. Цирк у вас тут, случаем, представлений не давал?

- Но… В наших участках нет телеграфных аппаратов! И фотографического у нас тоже… нет. То есть, он был, но… сломался. Фотографист наш им мазурика по голове стукнул, когда тот аппарат отнять хотел.

Тишина стала больше, глубже… тяжелее.

– Насчет ледника все же озаботьтесь. – наконец вздохнул отец. Послышалось шарканье ног и темные силуэты, едва различимые Митей сквозь пляшущее перед глазами горячее марево, стали удаляться. – Я бы хотел побеседовать непосредственно с тем, кто у вас заведует городским сыском.

- Так я заведую! - пробормотал полицмейстер. – И вот… сыскарь у меня в подчинении… тут где-то должен быть… - голоса стихли.

Ледник! Ледник! Медленно, старательно контролируя каждое движение, Митя повернулся к Штольцам. Только не показывать, как ему худо! Светский человек демонстрирует свои страдания если те изящны, пристойны (ну или изящно непристойны!), и могут понравиться дамам. Подлинные страдания следует переживать в одиночестве, не беспокоя других.

- Ежели мы притащили треклятые бутылки, надо их сдать. – сквозь саднящее горло выдавил Митя.

- Извольте не давать моему брату указаний! – немедленно ощетинился Ингвар.

- Как угодно… - Митя коротко кивнул и… зашагал прочь по длинному унылому коридору полицейской управы. Каждый шаг давался с трудом, будто он грудью раздвигал горячий воздух. Ожидающие в коридоре просители любопытно косились, даже средних лет девица, заунывно хныкавшая в углу, смолкла, и следила за Митей жадными, блестящими то ли от слез, то ли от любопытства глазами.

- Митя, куда вы? - всполошился Свенельд Карлович, но тот лишь торопливо выскочил за дверь.

Во всех полицейских управах, какие ему случалось видать… Право, лучше б он столько светских гостиных повидал… мертвецкая была внизу. Лестница попалась почти сразу – с деловым видом Митя ринулся вниз по ступенькам. Парочка городовых уставились ему вслед, но останавливать не стали – Митя не сомневался, что все уже осведомлены, кто он такой, и доложат отцу, куда направился. Ничего, скажет, что заблудился, главное – успеть! Оскальзываясь по выщербленным ступенькам, он почти скатился в полуподвал – и заспешил по темному, едва подсвеченному газовой лампой коридору. Забухшая дверь поддалась со скрипом… Железные столы с желобами для стока – на одном кто-то лежал под рогожей. Через весь зал Митя ринулся к незаметной дверце на другом его конце и… едва не застонал от облегчения, когда в лицо дохнуло морозным холодом. Лихорадочно распахивая плащ, он ворвался на ледник, где рядком выстроились еще зимой вырезанные на реке широкие прямоугольники льда. Промчался по мокрым от таявшего льда решеткам в полу, и рухнул на ледяной брус, не глядя, лежит ли кто рядом!