: крошечные, микроскопические, теплые, почти инфракрасные лучи пробегали по его телу, доставляя едва ли не сексуальное удовольствие, которое более свойственно женщинам, предпочитающим, в отличие от мужчин, неторопливые путешествия, а не дикие скачки. Но он этого не знал. Он знал только изумительную, восторженную предоргазменную удовлетворенность, белый пенящийся океан которой бурлил у него в сознании, пока птицы снаружи щебетали песнь Эли[48]. Напевая снова и снова вполголоса, словно тибетскую мантру: «Булабула, була-була, була-була, була-була, була-була, булабула, була-була, була-бу!» – он осматривал восемьдесят костюмов с Сэвил-Роу, ботинки фирмы «Пил», прогулочные трости, гетры, зонты и шляпы, бальные туфли, подтяжки, пояса и пальто, перчатки, рубашки и свитера из шерсти ангорских коз. А когда он причесывал волосы, ни один волосок цвета латуни не выбивался из ровных прядей и даже не пересекался с соседними волосками. Совершенные параллели до края земли, думал он, как в геометрии Евклида. Лучше, чем у Евклида. Конечно, Виктор знал, что волосы скоро начнут переселяться в мир иной, исчезая, прядь за прядью, в водостоках ванн и раковин, как нечто среднее между Алисой в Стране чудес и очень тощей змеей. Он был хорошо образован, умен и удивительно глуп. А под этими качествами скрывались черствость, равнодушие ко всему живому (мальчишкой он использовал лягушек в качестве воланов), злоба, резкая, как горечь ангостуры[49], и жестокость к женщинам, которая, сохраняясь даже в процессе подготовки его тела к семяизвержению, парализовала их, как будто они смотрели в глаза раскачивающейся кобре. Хотя никто из мужчин не мог ни разглядеть, ни понять это свойство, оно действовало на женщин так же, как в первобытные времена. Такие мужчины, как Гарри, рождались, чтобы защищать женщин от таких мужчин, как Виктор, но, не подозревая об этой угрозе, часто терпели поражение.

– Песчаные блохи, – объявила Кэтрин Гарри, когда они подошли к утрамбованной части пляжа, которую вода разглаживает дважды в день, а затем покидает. Им так понравилось гулять, тесно обнявшись, что теперь это им казалось гораздо удобнее, чем ходить отдельно, и в то утро они прошли таким образом весь путь до станции береговой охраны в Амагансетте и обратно. Однако, попав в поле зрения этой группы людей, они разомкнули объятия.

– Нам обязательно к ним подходить? – спросил он.

– Они видели, как мы вышли из-за дюн у нашего дома. Нельзя их избегать, а то будет выглядеть, как будто мы боимся. Нам просто надо к ним подойти, – сказала Кэтрин. – Виктор справа. Я не могу показать ему, что мне страшно или стыдно. Я не сверну. Если останемся стоять, сможем уйти довольно быстро. Только не садись, тогда нам придется задержаться на час.

– Я думал, это камень, – сказал Гарри, имея в виду Виктора. – Он где-нибудь бывает без родителей?

– Это несправедливо. Ты видишь его всего во второй раз.

– Но много раз его воображал.

Когда они поднялись на плоскую приливную полосу, разговор прекратился.

– Кто это? – спросили преподаватель актерского мастерства со смесью волнения и зависти, которая могла исходить только от того, кто был настолько похож на обезьяну, что маленькие дети при виде его думали, что их привели в зоопарк. – Для танцоров они слишком сильны. Гимнасты? Боже, посмотрите на них.

Актер втянул живот, чтобы выглядеть не хуже вновь пришедших. Только художник и его жена, отличавшиеся превосходным темпераментом, оставались совершенно спокойны. Даже адвокат ощутил себя несчастным, так как у него вместо жены был закон, никому на самом деле не нужный. Дочь художника, девочка с платиновыми волосами, спала на руках у отца, а собаки не оторвали голов от земли. Виктор не стал, как актер, готовиться к встрече с Гарри, напрягая мышцы, но, напротив, позволил себе расслабиться в знак презрения. Он так опустил челюсть, что у него растянулись щеки.