Внезапно оказалось, что у Лены в Париже была двоюродная или троюродная тетка. Нельзя сказать, что Лена совсем не слышала о ней, но редкие разговоры в семье о какой-то Маше, которая была намного старше ее и когда-то давным-давно неудачно вышла замуж за какого-то француза, Лену не очень волновали. Однако мама вдруг сказала:

– В случае чего, в Париже есть к кому обратиться. Маша живет там уже лет двадцать. Совсем ее теперь, наверное, не узнать, – и вздохнула.

Лена засомневалась:

– Она о моем существовании и знать не знает.

У матери в кухне подгорали оладьи.

– Не знает – напомним. Родных-то нехорошо забывать. Она и у своей-то матери не была лет десять.

У Лены возникло чувство раздражения. Зачем ей еще какая-то тетка?

– Стоит ли беспокоить? – сказала она. – Я ведь еду не одна, можно сказать, с подругой. И у Валерия будет совсем мало времени. Мне хочется там с ним больше побыть.

– Посмотришь по обстоятельствам. Но Машин телефон я тебе все-таки дам. И сама ей позвоню. На всякий случай, мало ли что. – Ленина мама за свои сорок пять лет за границей так ни разу и не была. Некогда было, да и больше ей хотелось куда-нибудь в Трускавец, подлечиться. Да и сама Лена только пару раз отдыхала в Турции и один – в Египте. Поэтому поездка в Париж ее тоже волновала. Как оно все там будет?

– Ладно, позвони.

– Вот и хорошо. А сейчас иди, ешь оладьи.

Мамины оладьи всегда были объедение – нежные внутри, снаружи с хрустящей корочкой. Но сейчас у Лены кусок не лез в горло. С тех пор, как объективно наметились у нее перемены в личной жизни, Лена места себе не находила. Кажется, и понимала – вот она, судьба, а в то же время настроение было какое-то паршивое. И все время на душе скребло – правильно ли она поступает, не ошибается ли?

«Ну что я извожу себя? Что неправильно?» – стараясь успокоиться, спрашивала она себя каждую свободную минуту, как только оставалась одна. И сама себе отвечала: вроде все правильно, вроде повезло – я встретила хорошего человека. Надежного, достойного. Но это были не ее собственные слова, а будто она слышала, как кто-то этими словами говорил про Валерия со стороны. Ей же самой хотелось другого. Ей хотелось любить очертя голову, бежать на свидания не раз в неделю по расписанию, а как только зазвонит телефон. Ей хотелось получать эсэмэски с безумными словами, слышать милые глупости и самой наговаривать их в телефон…

Но ты тоже уже не семнадцатилетняя дурочка, – уговаривала себя Лена. Тебе самой-то сколько? Уже двадцать пять! А Валерию вообще под сорок, что же ты хочешь, чтобы он каждый день приезжал встречать тебя после работы с цветами? Да у него на это совсем нет времени. То он на полетах, то еще где-то… Но в то же время в ответ на все эти разумные слова сердце ее бешено колотилось: хочу! Хочу и эсэмэсок, и цветов, и глупостей, и прогулок под дождем, хочу всего! Хочу, потому что в семнадцать лет у меня этого не было. Мне пришлось много учиться, чтобы всего добиться самой. Самой поступить в университет, самой найти работу, самой зарабатывать и еще по дому маме помогать. И я очень хочу, чтобы у меня все было, как у других. Как у моих подруг, как в кино, как в книгах. Красивая любовь. Это так здорово!

Это так глупо! – сказала бы ей мама, если бы Лена ей рассказала о своих мыслях. Но мама ничего не говорила, потому что дочка все понимала сама. Понимала, и все-таки тосковала. Валерий оказался мужчиной солидным и обстоятельным. Он ничего не делал не обдумав и впопыхах. Он ей всегда заранее звонил и обо всем обстоятельно договаривался. Он просчитывал заранее разные мелочи, вплоть до всех возможных вариантов развития самых незначительных событий. Например, когда они ехали в кино, он проверял маршрут по трем разным источникам. Лену это и умиляло и раздражало одновременно.