Извержение вулкана Везувий. Гибель Помпеи.

Позабыв про телефон, Глафира быстро пошла к дому. Поскользнулась на жухлой траве и чуть не упала.

Сердце сильно колотилось, и ладони вспотели. Сосны шумели в вышине, и их шум вдруг показался Глафире угрожающим.

Перед террасой, спускавшейся в сад широкими пологими ступенями, было светлее. Глухие заросли жасмина и старой сирени отступали к беседке и мангалу, которым Разлогов очень гордился и даже на работу не ездил, когда его устанавливали, – наблюдал и помогал класть печь, это Разлогов-то!..

Шлепая нелепыми тапками, Глафира взобралась по ступеням на террасу и потянула на себя дверь. Дверь не шелохнулась. Глафира перевела дыхание, зачем-то подергала холодную и влажную ручку и опять потянула.

Так, спокойно. Она не может захлопнуться – «стопоры», «упоры» и всякое такое…

Эту дверь закрыть и запереть можно только изнутри.

Изнутри… Изнутри…

Глафира скатилась со ступеней, оступилась, шлепанец свалился с ноги. Бежать в одном было неудобно, но она бежала.

Были еще два входа – со стороны ворот и подъездной площадки, и в цокольный этаж вела отдельная дверца, которой пользовался в основном садовник Юра, а зимой голый Разлогов сигал из нее в сугроб, насидевшись до обморока в сауне.

Глафира точно знала, что обе эти двери заперты, но все же бежала.

Парадный вход в ее – в разлоговский! – дом был закрыт наглухо.

Его не открывали с того самого дня, когда она, Глафира, приехав домой, нашла на полу в гостиной Разлогова. Беломраморное нелепейшее крыльцо с балюстрадой было застлано мокрыми листьями, которые никто больше не убирал.

Глафира навалилась на дверь, но что толку наваливаться!..

Внезапно ледяной и плотный ветер как будто кинулся холодом ей в лицо, раскидал волосы, обдал горящие щеки, и листья полетели под ноги, как карты из рассыпавшейся колоды.

Глафира замерла.

Там, в доме, кто-то ходил. Неясная тень прошла в окне, Глафира видела ее смутное шевеление. С улицы казалось, что в доме темно, но все же тень шевелилась – совершенно отчетливо!

– Господи, – пробормотала Глафира, и зубы у нее стукнули.

Два стрельчатых окна гостиной выходили на парадное крыльцо по обе стороны высоченной готической двери, и там, за этими окнами, кто-то чужой ходил по ее дому!

Он, этот чужой, запер двери и теперь хозяйничает там, внутри!..

Он, этот чужой, знает, что у дома больше нет хозяина, а Глафира не в счет! Ее можно оставить на улице, запереть у нее перед носом двери, только и всего!..

Конечно, безразличие и апатия последних дней, когда Глафира целыми часами сидела в кресле и смотрела в стену, рано или поздно должны были закончиться. Они и закончились – в эту самую секунду.

Зарычав от бессильного бешенства, Глафира голой ногой стукнула дверь – та даже не шелохнулась, – скатилась с крыльца и помчалась к гаражу – где были сложены кирпичи, с тех самых пор, как возводили мангал и беседку. Она разобьет окно, влезет в дом и разберется со всеми тенями, которые шатаются там, внутри! Никто не смеет без спроса влезать в ее дом!

Трава была скользкой и мокрой, и оставшийся на ноге шлепанец ей очень мешал, на ходу она его скинула, и он улетел куда-то в сторону дрожащих от ветра облетевших кустов жасмина.

Есть же еще одна дверь! Я совсем про нее забыла.

С кирпичом в руке Глафира повернула за угол, к клумбам и альпийской горке, над которой смеялись все разлоговские гости. Горки давно вышли из моды, но Разлогову было наплевать. Ему очень нравилась его горка.

Глафира проломилась через горку, осыпая камушки и ломая стебли еще оставшихся цветов, выскочила на плитку и уже взялась рукой за кованую решетку, ограждавшую несколько ступеней в цокольный этаж, но потянуть дверь не успела. Что-то с силой дернуло ее за волосы, она взвизгнула, отшатнулась, присела от боли, и тут как будто камни обрушились на нее с вершины горы.