– Семь, семь как есть. Три настоящих дезертира, нашел на станции, аж у Гибуличах. – Дядька Сашка махнул рукой, обозначая баснословную даль, куда занесла его готовность помочь авторитетному родственнику. – А другим троим дал те шинелки, что ты выкинул с конюшни. Вонючие больно, лежалые.

Витольд тронул отца за рукав: мол, три да три – это не семь. Витольд отмахнулся – такая у него грамотность.

– Повтори, – потребовал Ромуальд.

Сашка кивнул и быстро близко к тексту задания изложил план на сегодняшнюю ночь: явиться перед рассветом сюда, в кузню, запалить два факела и ими размахивать, кричать погромче про народ, про буржуев-мироедов, потом идти к главному зданию во Дворец с криками через Гуриновичи. Там встретить дезертиров у флигеля Сивенкова и все камни – в оранжерею! Пусть будет похоже на тот давний зимний случай. Но злее. Если кто присоединится, не отгонять, с собой брать и не давать расходиться. Ничего ни в коем случае не подпалить, не входить в раж, а то… И как только Ромуальд Северинович с Витольдом выскочат на широкое крыльцо из господского дома, шмальнут из револьвера в воздух, с недовольным матом и бессильными угрозами отступить в темноту. И на лодке обратно на место, к мельнице Кивляка.

– У Кивляка и рассчитаемся, – сказал Ромуальд.

Дед Сашка вздохнул, в том смысле, что неплохо было бы и авансу немного за уже проделанную работу. Пан Порхневич только ухмыльнулся в ответ – вам дай сейчас, кинетесь к Волчуновичу на бимбер, так что после этого от имения и головешек не останется.

В принципе с оценкой ситуации бригадир потемкинских погромщиков был согласен, но натура тосковала по авансу. Угрюмо кивал: ладно, подождем.

– Дезертиры не подведут?

– Не, – отмахнулся Сашка, – кожа да кости, мухи не обидят, только что глотки луженые на митингах. Домой бягуть, там снова слых прошел – подтверждение на землю. Разбирать, мол, дозволяется, что от бар лишняя.

Ромуальд Северинович показал Сашке громадный кулак, которому сам Повх мог бы учтиво поклониться. Сашка понимающе кивнул и подмигнул Витольду, помалкивавшему рядом, мотая на отсутствующий ус сложную науку деревенского коварства.

– А мужики?

Сашка сделал вопросительное лицо: мол, что мужики? Однако быстро понял, что имеется в виду.

– Не, дальние мужики, з-за Сынковичей, дурнее своих коров. Говорено было с ними – не, говорят, бунтовать отказываемся.

– Ты объяснил, что для вида?

– Говорю – деревянные, как те тополя. Сивенков, можа, ведает кого, да он…

– Да, – кивнул Ромуальд, Сивенков сам был в заговоре. Только фельдшер Касьян из разумных жителей Дворца был не посвящен, пусть потом подозревает, когда уж все бумаги подпишутся. Да он все сообразит и промолчит.

Решил пан Порхневич местных мужиков к делу специально не привлекать, обойтись «заезжими гастролерами», правда, то, что переговоры с «труппой» были поручены Сашке, немного настораживало. Сам втесался в дело, не отпихнешь.

Ромуальд Северинович спешил и нервничал. Жизнь в стране совсем расшаталась. Даже в здешних устойчивых местах стали мелькать тени сомнений: что? как? Арендаторы стали высказывать глупые и вредные мысли: а по правде ли их каждый год обдирают, не поменять ли договора? Даже Кивляк, злыдня с белыми веками и кулаками ниже колен, опять возобновил свой мукомольный ропот. Так он и не рассчитался за бельгийскую машину. Ромуальд Северинович специально у него на ближней мельнице сделал стоянку диверсионной бригады, чтобы в случае чего мельник не вылез с разоблачениями. Пришлось обещать и некоторое скощение долга. Кивляка надо было очень даже держать в кулаке, он сидел себе вдоль извилистой Чары еще укромнее самого пана Порхневича; если не знать особой тропки, так и не доберешься, а речка бобрами перегорожена в трех местах, отчего разливное, гнилое мелководье, никакая лодка не плывет. Дед Сашка как-то сболтнул, что Кивляк с бобрами этими в унии.