Митька открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно в полном мраке. Люди вокруг сопели, чесались и храпели во сне, но воздух не был спертым благодаря открытому настежь дымовому отверстию. Со своего места он видел даже полоску неба в этой дыре. Она была чуть светлее всего остального – наверное, светила луна.

Чувствовал себя Митька на удивление хорошо, разве что чесалось в паху и под мышками, но вши – дело привычное. Голова слегка побаливала, причем снаружи. «Кажись, волосы вчера спалил, теперь плешивый ходить буду… Плешивый… Черт плешивый… Черт! Так, может, это я черту душу свою продал?! Вроде не продавал… Ладно, доберусь до Нижнего, дам батюшке лису – он растолкует. Ну, епитимью какую наложит… Нет, лучше две лисы – добрее будет». С некоторым удивлением Митька обнаружил, что после вечерних излишеств он хочет… пить, а вовсе не наоборот! На всякий случай он пошарил рукой у изголовья и с радостью обнаружил кожаное ведерко, полное холодной воды. Без такого ведерка камчадалы обычно спать не ложатся, и кто-то из хозяев позаботился о беспомощном госте. Митька сел на своем земляном топчане, ухватил посудину, собрался пить и обнаружил, что рта открыть не может – больно! Потрогал рукой губы и подбородок – усы и борода отсутствовали, на коже волдыри. «Да-а-а, теперь, наверное, и мать родная не узнает…»

Его разбудили крики и суета в жилище. «Разорались, словно пожар случился, поспать не дадут!» – обиженно подумал Митька и вдруг понял смысл этих криков: русские едут, много русских! Ему сразу стало тоскливо – «многими русскими» мог быть только отряд сборщика ясака. «Какого ж лешего их принесло?! Должны ж приехать не раньше, чем через три недели! Еще промысел не закончился! Верхотники поганые, ублюдки!»

Исторически сложилось так, что камчадалы речки Песчаной относились к ведению Верхнекамчатского острога. Соответственно, тамошний заказчик и высылал сборщика, а потом отчитывался перед приказчиком – командиром всего полуострова. Жили в Верхнекамчатске бедно, а потому за назначение в команду сборщика давали заказчику большой окуп. Других способов «подняться» у местных служилых почти не было, поскольку российские товары попадали к ним через вторые-третьи руки и стоили баснословно дорого. Самих же верхнекамчатских жителей большерецкие служилые к купцам старались не подпускать – держали монополию. На этой почве между теми и другими была превеликая любовь – не дай бог в лесу встретиться! И это при том, что всех служилых на Камчатке обитало меньше двух сотен и все друг друга знали, если не по имени, то в лицо. В общем, так и так получалось, что Митька попал по-крупному: поил камчадалов водкой, торговал с ними до сдачи ясака, и все это на «чужой» территории! «Вопрос лишь в том, довезут ли меня живым до тюрьмы. Если не довезут, то меньше мучиться, – констатировал «браконьер». – А может, не признают меня, обгорелого-то? Собаки у меня обычные, нарты камчадальские, а одежка небось как у последнего оборванца стала. Господи, помоги!»

Первым делом, как водится, все население острожка выгнали из жилищ на улицу и устроили перекличку – по ясачной книге. И, как обычно, по списку плательщиков ясака оказалось чуть ли не в полтора раза больше, чем взрослых мужчин в поселке. Митька сам не раз ходил за ясаком и прекрасно знал, в чем тут дело: пишут в книгу всех подряд, включая детей. Счет не сошелся, и Галгалу, который числился по записи местным тойоном, пришлось держать ответ. Ительмен лопотал, толмач переводил с важным видом, десятник хмурился, а казаки из команды посмеивались и подмигивали женщинам. Беседа выглядела примерно так.