– В таком случае я разочарую его, придя пораньше. Хотя, учитывая наши отношения, подозреваю, что он предпочел бы увидеть меня как можно позже.

Визит мой к капитану Андерсону был обставлен с церемонностью, достойной адмирала. Каюта напоминала кабинет – не такой большой, как салон для пассажиров или офицерский салон, – казавшийся, однако, королевской резиденцией по сравнению с нашими убогими чуланами. Владения капитана растянулись во всю ширь корабля, отдельные отсеки вдоль бортов представляли собой спальню, гардеробную, личный гальюн и еще один, маленький, кабинет, из которого, наверное, мог бы командовать флотом какой-нибудь адмирал. Как и в салонах – офицерском и пассажирском, – в задней стене (или, как выразился бы моряк, в кормовой переборке) красовалось одно-единственное широкое окно в свинцовой окантовке, через которую было видно не меньше трети всего горизонта. Часть его была заслонена – с первого взгляда я даже не понял чем. Еще часть закрывал сам капитан, который, едва я вошел, воскликнул самым, если можно так выразиться, праздничным голосом:

– Входите, входите, мистер Тальбот! Простите, что не встретил вас на пороге – как видите, тружусь в саду!

Так оно и было. Огромное стекло загораживала целая плантация вьющихся растений, каждое из которых змеилось вокруг бамбуковой подпорки, торчащей из цветочного горшка, что стояли на полу под окном. Подавшись чуть в сторону, я разглядел, что Андерсон поливает каждое растение из маленькой лейки с длинным носиком – изящной безделушки, подходящей, скорее, барышне для ухода за каким-нибудь хрупким причудливым цветком, – отнюдь не за деревьями в кадках. Казалось бы, мрачный капитан должен был неловко чувствовать себя в подобной обстановке, однако, обернувшись, он поглядел на меня так ласково, словно я был дамой, заглянувшей к нему на чай.

– Я и не знал, что у вас тут свой личный Эдем, капитан.

Капитан улыбнулся! Честное слово – улыбнулся!

– Можете считать, мистер Тальбот, что ветвь, за которой я ухаживаю, все еще невинная и цветущая – та самая, коей украсила себя Ева тут же после сотворения.

– Не прообраз ли это потери невинности, капитан? Не предтеча ли фигового листка?

– Быть может, быть может. До чего же вы затейливо выражаетесь, мистер Тальбот.

– Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?

– Что до меня – я говорил серьезно. Слышал, что в древности люди делали из таких венки. А когда он расцветет, будет очень душистым и белым – восковой белизны.

– Тогда мы можем возложить на себя венки перед пиршеством, как древние греки.

– Сомневаюсь, что подобный обычай пойдет англичанам. Однако видите вы, что у меня целых три дерева? Два из них я вырастил из семян!

– Сколько гордости в вашем голосе! Это действительно так трудно?

Капитан Андерсон довольно хохотнул. По лицу его разбежались морщинки, глаза сияли, подбородок вздернулся вверх.

– Сэр Джозеф Банкс[33] считал, что это невозможно! «Андерсон! – говорил он. – Ищите черенки, дружище! А семена можете сразу выкинуть за борт!» Но я не сдавался и в конце концов вырастил целый ящик – саженцев, я имею в виду, – хватило бы для того, чтобы снабдить всех гостей на приеме у лорд-мэра, если они, как вы изволили выразиться, захотят украсить себя венками. Однако о чем это мы? Такое даже представить-то трудно. Какие еще венки в парадном зале Гринвича! Садитесь, мистер Тальбот. Что будете пить, сэр? Тут есть из чего выбрать. Сам я разве что пригублю – не любитель, знаете ли.

– Пожалуй, вина.

– Хоукинс, красного! А вот у герани, мистер Тальбот, листья привяли. Присыпал ее порошком серы – не помогает. Должно быть, погибнет. Что ж, разводишь сад в открытом море – будь готов к утратам. Когда я впервые плавал капитаном, потерял все, до единой веточки.