Когда троллейбус подошел и принял в себя последнего пассажира, Гена рванул из подъезда и вскочил в среднюю дверь. Цепко выхватывая из скопления пассажиров отдельные лица, он стал рыться в карманах в поисках денег за проезд, но вдруг ему пришло в голову, что не надо платить: если водитель потребует, Гена затеет скандал и попадет в милицию, а там отсидится несколько часов, а если повезет, его посадят на сколько-то суток за хулиганство… Водитель не обращался, пассажиры тоже, некому было нахамить вот уже несколько остановок. Он чувствовал нарастающее беспокойство: случайность, один шанс из тысячи, но все же Валя или кто-то из его друзей мог войти и увидеть его. Он чувствовал себя опасно запертым в замкнутом пространстве, снова ощутил физическую потребность куда-то бежать. Гене стало казаться, что его вот-вот схватят, и он еле сдерживался, чтобы не закричать и не броситься к выходу, расталкивая всех. Опираясь на ускользающие остатки здравого смысла, почти спокойно спросил стоявшего перед ним мужчину, выходит ли тот на следующей. Пассажир обернулся, и Гене показалось, что слишком пристально на него посмотрел, когда ответил, что выходит. Ему почему-то казалось важным не вступать даже в мимолетный контакт ни с кем, сохранять полное одиночество, чтобы его никто не задевал и не трогал, – ведь каждый мог оказаться потенциальным врагом.

Гена выскочил из троллейбуса, побежал и тут же свернул в большой тенистый переулок, сплошь усаженный деревьями. Он поймал себя на том, что движется между деревьями короткими перебежками, на несколько секунд задерживаясь у каждого ствола, как будто в него прицельно стреляли и пока не попали.

Он слегка усмехнулся про себя, подивившись тому, что еще способен на самоиронию, и вдруг увидел, что уехал совсем недалеко: знакомая улица, кафе-мороженое, где он не раз бывал, в котором можно было выпить коньяку. Гена подумал, что ему необходимо выпить, потому что он почти не владеет собой, и побежал через улицу в кафе.

Народу было совсем немного, и Гена еще из-за двери в зал тщательно осмотрел считаных посетителей за столиками и за стойкой бара. Он протянул барменше купюру и попросил сто пятьдесят граммов коньяку.

– В спецодежде не обслуживаем, – услышал он и вспомнил, во что одет.

«Тьфу, глупость!» – подумал Гена, противно-искательно, как часто делают при общении с нашей сферой обслуживания, улыбнулся и тихо добавил:

– Сдачу оставьте себе.

– Какая сдача! – громко сказала «сфера обслуживания». – Засунь ее себе знаешь куда?

Очень громко она это сказала, и некоторые посетители обернулись.

Гена схватил с тарелочки деньги и быстро пошел к выходу. Вспотевшей спиной он чувствовал все презрение барменши Клавы, которая его даже не узнала. А ведь он в свое время оставил здесь уйму средств, и лично ей на чай – тоже. Валя, между прочим, в прошлом году в день рождения Гены купил ящик шампанского ей и остальным работницам кафе. Они тогда начали праздновать еще утром, а вечером, проводив гостей, оказались в этом кафе, Они тогда здорово догуляли здесь вдвоем, а потом принялись всех угощать. У Гены денег уже не было, но были у Вали – и с понтом заказали ящик шампанского.

«О господи! – Пот на спине Гены стал холодным и липким. – Ведь Валя тоже сюда заходит! И слишком хорошо знает „друга“, так что легко может предугадать его появление здесь. – Боже мой!» – опять обратился Гена не по адресу к тому, к кому взывать сейчас уж ему-то бы не следовало. Хоть какие-то остатки стыда в нем должны были сохраниться!

Но нет! Он порядочно давно и без сожаления расстался со стыдом, а в тот момент тем более не вспоминал о нем. Им владело одно только чувство – самосохранения. И оно трусливо вопило: «Спаси, Господи! Я ведь здесь на волосок от гибели!»