– Продолжение можно прочитать так: «Виконт Норбер хлопнул Браза». Прежде всего, я не могу понять, с какой стати умирающий, даже сильно нетрезвый, будет из последних сил рассказывать об этом инциденте. Но допустим, что в тот миг мысли у него путались. Однако в агонии или нет, пьяный или трезвый, он всегда выражался в свойственной ему манере. «Хлопнул Браза»? Я его не хлопнул, все было гораздо серьезнее. Я его ударил, причем достаточно сильно, так что он упал. Откуда это «хлопнул»? Какое-то странное слово. Вы можете себе представить, чтобы мужик вроде Гаэля так описал сцену в мэрии? Это невозможно, невероятно.

– Каким бы странным ни было изложение, факт остается фактом: вы действительно ударили Браза.

– Несомненно. И повторяю, мне непонятно, с чего вдруг Гаэль упомянул эту сцену. Остальное совершенно невразумительно. Непонятно, кто умер, как и то, что Гаэль пытался сказать напоследок. Однако, несмотря на несуразность этой фразы, невозможно отрицать, что прежде всего он произнес мое имя. А посему, комиссар, – сказал Норбер, выпрямив спину, – я в вашем распоряжении.

– И все-таки есть еще одна важная деталь, – словно не услышав его последних слов, проговорил Маттьё. – Мы должны рассмотреть версию, что нож у вас украли.

– С какой целью украли?

– Чтобы во всем обвинили вас.

– У меня нет врагов в Лувьеке.

– За исключением Браза, который ненавидит вас сейчас, как никогда. И знает, как и все остальные, что Гаэль почти каждый вечер бывает в трактире. К сожалению, он знает все: такова его грязная работенка. И он знает, в котором часу приходит Катрин.

– Она у меня бывает с одиннадцати до двух. Подает мне обед и оставляет еду на вечер. Я не умею готовить.

– А теперь о вас, месье де Шатобриан. Когда вас не бывает дома?

– В сезон грибов я ухожу из дому почти каждое утро. Довольно рано, так что в доме никого нет с девяти до одиннадцати. После обеда, между половиной третьего и четырьмя часами, я хожу к малышу Жермену и к Виктору: они инвалиды и не могут посещать школу.

– Вы ходите к ним каждый день в одно и то же время?

– Никогда не пропускаю, мы не занимаемся только в выходные.

– В Лувьеке об этом все знают.

– Несомненно. Потом я даю уроки у себя дома с пяти до шести тридцати.

– И всем известно, что днем вы дверь не запираете.

– А зачем? Я и на ночь часто забываю ее запереть. К тому же после уроков я катаюсь на велосипеде и заезжаю за хлебом и молоком на завтра, поэтому в доме целый час никого нет. Это, конечно, мелочи, комиссар, но, если захотите, можете справиться у продавцов.

– Значит, зайти к вам в дом и взять нож сумел бы даже ребенок. Например, во вторник, в день убийства, после обеда, пока вы занимались с мальчиками-инвалидами.

– Проще некуда. Но я не думаю, что Браз украл у меня нож и зарезал Гаэля только для того, чтобы повесить на меня убийство.

– Почему?

– Потому что он трусливый и изворотливый. Но не способен на поступок.

– Что-то я вас не пойму. Я вам преподношу на блюдечке готового подозреваемого, а вы его защищаете.

– Нисколько. Просто открыто говорю, что я думаю об этом типе. Возможно, у него есть желание убить. Что же до его исполнения, то это совсем другое дело, на это он, по-моему, не способен.

– Благодарю вас за сотрудничество, месье де Шатобриан, – произнес Маттьё, вставая. – Можете быть свободны.

– Вы меня отпускаете? Притом что Гаэль меня обвиняет?

– Так и есть.

Адамберг встретился с Маттьё в семь часов в старом трактире. Днем он немного поспал и восстановил силы, зато местный комиссар выглядел изможденным.