— Триста двадцать рублей, — недовольным голосом произносит кассирша.

— И вот это, — кладу помаду. Отец странно на меня косится, но ничего не говорит.

Садимся в машину и отправляемся домой.

После того как «свой улов» доставлен до места, тут же сажусь в машину. Я уже не ищу оправдания своим поступкам. Оставил родителей одних, а сам поехал в больницу.

Стою на пороге палаты и перевожу дыхание. Открываю дверь и вхожу внутрь. Трудно сказать, что я ожидал увидеть, но точно не сидящую на кровати девчонку, с наслаждением поедающую колбасу.

— Здрасте, — проговаривает она.

— Привет. Как дела?

— Колбаса у вас очень вкусная, просто пальчики оближешь.

— Я понял, ты никогда не отвечаешь на поставленный вопрос, — беру стул, ставлю около кровати и сажусь на него.

— Я просто была увлечена колбасой. А дела хорошо. За три дня почти выздоровела. Деньги не украли, живот почти не болит, а с вашими пакетами жизнь заиграла новыми красками. Вообще чревоугодие — это грех, но есть почему-то очень хочется, никогда так не ела. Спасибо за праздник живота.

— Пожалуйста, тебе полезно жирка накопить, больно худая.

Сидит в какой-то убогой, по всей видимости, больничной сорочке и болтает ногами. Ах, ну да, и колбасу продолжает наяривать. Дите-дитем, только вот сложно не заметить даже под такой убогой сорочкой грудь. Откуда она вообще у худющей девчонки взялась — остается загадкой.

— А вы зачем приехали? — сдается мне, потому что дебил. Достаю помаду и протягиваю девчонке.

— Держи, Оля, — проглатывает колбасу и берет помаду.

— Неожиданно, — не то слово.

— Не сочти за дурь, просто губы у тебя жуть какие сухие. На морозе, наверное, обветрила.

— Наверное. Спасибо, — растерянно произносит она.

— Пожалуйста. Ладно, выздоравливай, — встаю со стула и, не оборачиваясь, выхожу из палаты. Все, это точно наша последняя встреча.

***

Видимо, мужик сказал, мужик подумал, и мужик сделал — это точно разные мужики, иначе не стоял бы я снова около больницы и не курил бы сигарету. Два дня прошло, а я приперся опять, зачем — непонятно, уже разучился давать оценку своим поступкам. Но еще более непонятным стало то, что в палате никого не оказалось. Выписалась. Точнее, просто ушла, как сказал врач. Вот так просто свинтила, отлежав всего неделю. Не знаю, что я чувствую по этому поводу, наверное, что-то сродни разочарованию. Выбрасываю сигарету в снег, сажусь в машину и отправляюсь к родителям.

Не заезжаю во двор, чувствую, что на сегодня это не последняя моя поездка. Захожу в дом, мама вовсю готовит ужин, отец же похрапывает в гостиной.

— Миш, ты где был?

— В город ездил, интернет нужен был, тут ни хрена не ловит, — вру матери. — Мам, ты же у нас всех в поселке знаешь?

— Ну не всех, так, в целом. А что случилось?

— А Громовых знаешь? Есть такие тут?

— Ну Валерка есть, Громов он вроде.

— Точно. Валерьевна.

— Ты о чем?

— Неважно. А ты о нем что-нибудь знаешь? Кто он вообще такой?

— Да нормальный мужик. Ну когда-то был. Жена с дитем померла года два назад. Как запил, так и не прекращает — вот что с людьми делает водка.

— А он один живет?

— Нет, дочка есть, я их так-то не вижу, он почти около самого озера живет. А что случилось?

— Ничего, мам, спасибо.

— Странный ты какой-то, Мишка. Точно ничего не случилось?

— Точно, — с улыбкой отвечаю я.

— Ладно, скоро будем ужинать. Грибы маринованные доставать?

— Как хочешь. Я пойду немного прогуляюсь.

— Ну иди.

Если прошлые свои поступки я еще хоть как-то мог объяснить, мол, помощь ближнему и прочая фигня, то тут мне даже нечего придумать. Надеваю пальто, сажусь в машину и еду в сторону озера.