— Что…

— Ты должна была уехать домой.

Я пытаюсь соображать быстрее: больница, мама Громова, бургеры с медом.

— Я решила дождаться утра, чтобы сразу… — договорить мне не дают, а я не могу признаться, что тупо застряла здесь из-за ее сына, который вполне может теперь подать на меня в суд.

— Уже утро. Пойдем.

Прежде чем встать, я смотрю на настенные часы и понимаю, что прошло четыре часа. За окном светает, в больнице по-прежнему немноголюдно, а мама Громова все еще меня пугает. Я даже не спрашиваю, куда мы идем, пока не оказываемся в двухместной палате, на одной из коек в которой спит… боже мой, это ведь Громов!

— Я не…

— Подожди здесь. Дежурного врача я предупрежу, только, — она останавливается в дверях и строго хмурит брови, — лучше будет, если ты ляжешь на отдельной кровати. Не злоупотребляйте моей добротой.

Я даже ответить ей ничего не успеваю, а она уже исчезает из виду. Что может быть ужаснее, чем прикончить богатого дурака со связями? Разве что его мама попросит не заниматься с ним сексом, пока тот в больнице.

Полный провал.

Оглянувшись по сторонам, я нахожу дверь в уборную и скрываюсь там. Умываюсь, полощу рот, приглаживаю волосы — все бесполезно. Выходить не спешу. Я не хочу оставаться с Громовым в одной комнате три на три. Не могу я. Это слишком: душно, страшно, неприлично. А еще стыдно. Да, несмотря на то, какой он дурак, мне стыдно за то, что я натворила. Пусть и не специально, но за непредумышленные убийства ведь тоже наказывают тюремным сроком.

Просидев в туалете на крышке унитаза еще какое-то время, я все-таки высовываю нос из-за двери и проверяю, спит ли Арсений. Зло обычно не дремлет. Медленно подхожу к кровати, пока каждый шаг дается с непомерным трудом. Я не хочу его видеть, смотреть на него, и все равно глаза так и примагничиваются к безмятежному лицу и голым плечам. Сейчас, когда Громов спит, он кажется таким… обычным? Нет высокомерия во взгляде, презрительной ухмылки, из его рта не лезут пошлые шуточки. Он спокоен, расслаблен и будто бы улыбается. Даже скулы не такие острые, как обычно.

Застыв прямо над ним, я против воли и всех доводов разума разглядываю его шею, кулон на ней, ключицы, подкачанную грудь, наполовину прикрытую больничной простыней. Я не могу не признать, что он чертовски хорош собой. Такой Громов, возможно, даже мог бы понравиться мне. Конечно, если бы на планете Земля не осталось других парней, но все же. Да, мог. Понравился бы. Может, даже…

Я вздрагиваю, потому что Арсений дергается и поворачивает голову в сторону. Затем еще раз. И еще. Его начинает откровенно трясти, а меня снова накрывает это чувство полной безысходности. Я теряюсь, хлопаю глазами. Понимаю, что нужно кричать, звать на помощь, но, как во сне, не могу произнести ни звука. В горле застревает ком. Сжав кулаки, чтобы унять дрожь, я набираю воздуха в легкие и оборачиваюсь к двери.

— По-мо-ги… — еще не разогнавшись до полной громкости, мой голос обрывается, потому что я ощущаю на ягодицах ладони, которые толкают меня ближе к кровати. Все происходит слишком неожиданно, и я, не удержавшись на ногах, почти падаю на улыбающегося Громова. Сердце колотится навылет, дыхание сбивается, в нос бьет чужой запах. Его. — Ты!

Я возмущена до предела и застигнута врасплох. Одним коленом я упираюсь в пружинистый матрас, а двумя руками — в подушку по обе стороны от довольной морды. Между нашими лицами тают и без того жалкие сантиметры, пока мы смотрим друг на друга. Он — пошло задрав бровь, я — испуганно вытаращив глаза. Не помню, когда была так близка с кем-то. Чтобы тело к телу и глаза в глаза. Мы оказываемся настолько рядом, что я вижу, как его радужка отливает золотом, когда луч света пробивается в окно. И это завораживает. Даже слишком.