– Что там у них? – спросила Анна.

– Кто-нибудь свернул с тропы, – предположил капрал. – А я особо всех предупреждал, проехал перед поворотом в лес вдоль цепи: идти друг за другом, в чащу не соваться.

– Я посмотрю, – буркнул бегемот, разворачивая лошадь и съезжая в сторону.

– Нельзя, Бруно Янович! – остановил его Чернота. – Вернись. Идти можно только вперед: возвращаться, кружить – это угодить в ловушку Хозяина.

– Да кто этот Хозяин!? Там моя Маша!

– Пусть нагоняют, – настойчиво повторил капрал. – Кто свернет, отстанет, повернет обратно – тот пропал.

– Гангут в Лехордском лесу сидит в чащобе, – сказал Риард Хонг.

– Кто?

– Страшное чудовище. Сам огромный, как древний исполин. Распластался в трясине – лежит, выжидает. Это он всех путает. Руки и ноги у него, как змеи, вместо волос и бороды тоже змеи извиваются, а кто говорит – это у него щупальца. Как у морского гада. Глаза по всей голове злым огнем горят. Один раз взглянешь на него и остолбенеешь. Гангут тебя и схватит… щупальцами обовьет, и кровь из жил высосет.

– Жуть какая, – поежилась Анна, безотчетно стараясь держаться между Утесом и Фюргартом. – Неужели такие твари бывают?

– Я его не видел, – ответил Чернота. – Лесовики как-то живут здесь. Просто нужно уметь. При нужде можно ходить и через Лехордский лес.

– А ты как научился, капрал? – повернул к нему длинное лицо Утес.

– Военную лямку я тянул у палещуков, а пришлось однажды прямиком идти на Баксидку…

– А зачем? Почему не по королевскому тракту?

– Это длинная история…

– Так расскажи нам, до вечера я совершенно свободен. И хочу знать своего проводника. Может ты и не капрал уже, а слуга Гангута… слышал я такие россказни. Шагнул с тропы, вернулся и уже не человек, а подлая тварь, заманивающая в западню, ждущая удобного часа, чтобы накинуться сзади…

– Ну, тут уж либо вести, либо байки сказывать, – капрал нахмурился, осматриваясь вокруг. Место как раз было чистое, удобное.

Деревья здесь росли отдельно друг от друга, как в ухоженном ландшафтном парке, и солнце впервые за целый день пробилось сквозь желтую пелену. Хотя тропа, что их вела, теперь почти не угадывалась, они поехали веселее. Впереди виднелся лоб холма, после лесной угрюмой стесненности, хотелось подняться на него, оглядеться и дождаться остальных. Место было широкое, можно было, ожидая, устроить и привал.

Так и поступили. Поднялись, разожгли костер. Разнуздали лошадей, уселись на плащи, Фюргарт стянул с головы кольчужный капюшон. Лобанов остался стоять: он все высматривал свою Машу.

– Ну, – подтолкнул Черноту Баррион. Анна услышала в его голосе металл. – Как раз время пока люди подтягиваются: рассказывай, какого айдука тебя кругом мотает.

Фюргарту капрал возражать не стал.

– Отец мой – однодворец, вассал бургграфа Нюрба, владел домом и двумя стадиями земли на берегу Баксидки, – начал Пенча Чернота.

– В землях Форта многоженца? – спросил Утес. Он улегся, вытянув ноги к костру, облокотился локтем на травяную кочку и засунул в рот полоску сушеной конины, – устроился удобно, – и собирался вкусно, с удовольствием послушать чужую историю, вслух покомментировать ее.

– В землях Фортов, – подтвердил капрал. – А Форты, все знают, своим обычаем заводить гаремы, связали кровью все малые дома в округе. В любом дворянине к северу от Баксидки и к югу, и во многих мелких поместьях земель Биорковских воронов, и восточных окраинах Стимов, и дальше при желании можно найти линию, восходящую к Фортагу Сидящему на Камнях. И, конечно, любой, нацепивший меч на бедро, считает себя дворянином. Все кругом благородные: последний голодранец, прозябающий в дырявой хижине на горе, кичится своим именем. Все, что он знает и любит: точить сталь и искать, кому не спустить за неосторожное слово.