Вот тут-то и возникала загвоздка. Равными они с Ивлин не были. Во многих отношениях она оставалась ребенком, взращенным в тепличных условиях. Ей не позволяли читать газеты. Не позволяли общаться с юношами – разумеется, кроме Тедди, – и он был почти уверен, что рассказать ей, как на самом деле устроена жизнь, вовсе некому. Тедди прекрасно понимал, что миссис Коллис доверила ему присматривать за ней и ждет от него отнюдь не разрешения общаться с женщинами, которые бьют стекла бутылками с зажигательной смесью.

Если уж начистоту, ему все это было не по душе.

Вчетвером они устроили в детской спальне «большой совет вождей», как у индейцев. Теперь, когда все они выросли, детская спальня была официально объявлена спальней младших девочек, а дневная детская – классной комнатой. Но Ивлин так долго знала детскую под ее прежним названием, что постоянно забывала новое. К тому же в ней все напоминало о детстве: старая лошадка-качалка, на которой уже много лет никто не катался, стопка потрепанных коробок с настольными играми на комоде, в книжном шкафу – «Просто сказки» и «Сказки Матушки Гусыни», по-товарищески прислонившиеся в книжном шкафу к «Робинзону Крузо», «Собаке Баскервилей» и «301 делу, на которое способна умница».

Тедди уселся в ногах постели Хетти и на правах давнего друга сунул ступни под пуховое одеяло. Камин не топили, в комнате было холодно.

– Рассказывайте всё! – велела Кезия.

– Вы взорвали почтовую тумбу и врезали полицейскому в челюсть? – спросила Хетти.

– Вас арестовали?

– Тихо! – прервала Ивлин. – Если услышит мама, нам не поздоровится. И нет, конечно же, никто нас не арестовывал. Просто там выступали люди. Кстати! Мы же вам кое-что принесли. – И она бросила сестрам значки – круглые, эмалевые, раскрашенные в цвета Женского социально-политического союза миссис Эммелин Панкхёрст: зеленый, белый и фиолетовый[2]. Надпись на них требовала «Голоса женщинам». – Только, ради всего святого, прячьте их от мамы с папой.

– Кто там был? – допытывалась Кезия, не выпуская из рук значка. Бунтарская метка! – Миссис Панкхёрст была?

– Вполне могла быть, – ответил Тедди. – Там же собрались сотни человек.

– Одни женщины?

– Нет, и мужчины тоже. Но ораторами были только женщины. Выступала одна леди – ну, пожалуй, на самом деле не леди, – которая работала на фабрике, и она рассказывала, как это тяжело и как все фабричные девушки хотят голосовать. Было ужасно интересно. Была еще другая, из Вайоминга, – ну, в Америке, где уже есть избирательное право, – и она объясняла, что это им дает.

– А что такое «избирательное право»? – спросила Хетти.

– Когда можно голосовать, глупая, – сказала Кезия. – А ты записала свое имя, чтобы тебя посадили в тюрьму?

– Некуда было, – задумчиво объяснила Ивлин. – «Тюремный список» не вывесили. Но мы подписали петицию. А еще я выписала газету «Голоса женщинам», только приносить ее будут не к нам, а к Тедди, потому что скандалы мне не нужны.

– А тебя за это не посадят в тюрьму? – встревожилась Хетти. – Честно-честно?

Ивлин с вызовом взглянула на нее.

– Честно, – ответила она. – Не хочу и не попаду. А вообще у меня и сейчас нет свободы, так что нечего терять.

– Однако! – воскликнул Тедди. – Неужели все настолько плохо?

– Да, – подтвердила Ивлин. – Именно. Целиком и полностью.

И Хетти вдруг стало страшно.

Мисс Сильвия Панкхёрст выступала в общественных купальнях Бау. Событие было далеко не рядовое. Неделей раньше мисс Панкхёрст выпустили из тюрьмы, чтобы она оправилась от последствий голодовки. Срок ее временного освобождения уже истек, арестовать ее могли в любой момент, и это придавало всему предприятию особую дерзость.