Мужской портрет, исполненный в тёмных тонах, да ещё затенённый с одной стороны, словно заглядывал в душу. И от пронзительного, слегка насмешливого, но всё того же знакомого раздевающего взгляда я неожиданно поёжилась. На плакате он определённо был хорош. Не красив, но гипнотичен настолько, что глаз не отвести. Фотошоп не фотошоп — цепляло. Хотелось читать, смотреть, знать о нём больше. Знать о нём всё.

Знать немедленно. Поэтому на ближайшей ко мне, левой парной мраморной лестнице особняка, обращённого парадным входом к тёмным водам реки, обрамлённой в строгие каменные берега набережной, я открыла телефон, и даже уже набрала в строке поиска «Данилов», когда дорогу мне преградил владелец «Тигровой лилии».

— Софи!

3. Глава 3. Софья

— Здравствуйте, Вадим Ильич, — украдкой глянула я на время, убирая телефон. Нет, хоть и проболтали мы с Леркой на остановке долго, прощаясь аж до осени, я ещё не опоздала. У начальства не должно быть ко мне претензий как к работнику.

Только о чём я говорю? У Вадима Ильича Агранского, двадцатипятилетнего красавца и хозяина гостиничного комплекса с рестораном похоже претензий ко мне накопилось хоть отбавляй. Вот только совсем иного плана.

— Софи, Софи, — мечтательно произнёс он, прижимая меня к перилам. — Прекрасная неприступная Софи. Ещё не передумала?

Не передумала? Неприступная? Я?! Честно говоря, я как раз надеялась, что именно Вадим Агранский передумает. Передумает и либо отвянет, либо будет вести себя как мужик. Я конечно, понимаю, что прошлый раз он не всерьёз. Просто у него был плохой день, сплошные расстройства. На него всё разом свалилось: отъезд матери, её бизнес, от которого он был так далёк, и не любящий перемены коллектив.

Строго говоря, с того дня как его мать Натэлла Георгиевна месяц назад уехала в Америку и оставила «Тигровую лилию» сыну, не только у меня сложилось стойкое впечатление, что он к этому совершенно не готов. И прошлый раз, когда Агранский наткнулся на меня в коридоре, прижал к стене и, толкнув бёдрами, впился в губы поцелуем, Вадичка просто был не в себе от навалившихся на него забот. Так мне подумалось.

Пьяный, расхлябанный, с плывущим взглядом. Мне показалось в том тёмном коридоре он даже не понял кто я, да ему было и всё равно кто. Он даже не встретил моего сопротивления — я так растерялась, что не только не влепила ему пощёчину, даже сказать ничего не смогла, когда, оторвавшись от моих губ он шептал: «Поехали ко мне. Сейчас» и всё норовил залезть под блузку.

Да и что сказать, когда он так хорошо целуется. Правда строгая белая рубашка-боди не оставила ему ни одного шанса. Он отстранился, словно вразумлённый моим ступором и непреклонностью застёгнутых пуговиц. И ни на чём настаивать не стал. Тогда.

И я так легко приняла всё случившееся за недоразумение, что даже защищала его от злобных нападок «старожилов». За кожаные пижонские браслеты на запястьях. За рубашки с закатанными рукавами. За синий бездонный взгляд. За белозубую улыбку. Хоть он и не нуждался в моей защите. Вадим свет Ильич Агранский, несмотря на молодость, был слишком самоуверен, чтобы прислушиваться к чужому мнению. И, видимо, слишком избалован женским вниманием, чтобы принять моё «нет». В гостинице он неумолимо наводил свои порядки, увольняя недовольных. А мне, похоже, дал недельную передышку, но ничего не забыл. И не отступил от первоначального предложения, которое в мои планы никак не входило.

— Вадим Ильич, я опаздываю на смену, — попыталась я высвободиться из кольца его рук, прижавших меня к балюстраде в том месте, где обе парадных лестницы сходились балконом и где так любили устраивать фотосессии молодожёны.