– Тебе, значит, доводилось людей убивать, раз ты так легко об этом рассуждаешь?

– Э-э-э… – промямлил я и решил вообще ничего не отвечать.

– Понятно, – глубокомысленно изрек глава департамента специального планирования, – а ты вообще чем занят в ближайшее время?

– Он путешествовать собирался, – влез Кленовский, – на самолет опоздал.

– Да, все так и было, – кивнул я.

– Путешествовать-то куда? В Южную Америку? – прищурился генерал Петя, и вновь я почувствовал себя мишенью в стрелковом тире. Такой, знаете ли, ростовой мишенью. Макетом из фанеры, который падает, когда в него попадают из боевого оружия с приличного расстояния.

«А вам-то не все ли равно?» – очень хотелось сказать мне, но я сдержался и вместо ответа лишь кисло улыбнулся.

– Да ладно, фиг ли там уж, – подмигнул мне Сеченов, – я-то все знаю о твоих подвигах. И про фашистов, и про Струкова-недомерка, которого ты в расход пустил, и про испанку, которая тебя кинула, тоже знаю.

Я не стал спрашивать, откуда он все это знает. Я даже хотел встать и уйти, но вновь сдержался. Вместо всех этих действий я вежливо попросил генерала Петю насчет Клаудии ничего не говорить:

– Я на нее зла не держу. Ее убили из-за этих денег.

– И это я тоже прекрасно знаю. Даже знаю, как это было. Рассказать?

Я отодвинул подальше от себя наполненный стакан. Не хочется мешать это с алкоголем.

– Расскажите…

…Она накормила малыша завтраком. С любовью погладила его смешные русые кудряшки. Кудряшки младенческие, они уже почти сходят, а цвет волос папин. Мой цвет волос. У самой Клаудии была иссиня-черная грива почти до пояса. Когда она расплетала ее, то мне казалось, будто у нее на голове черная длинная фата. Хотя теперь мне кажется, что это была не фата, а траурный убор.

Она поцеловала сына в лоб. Закрыв глаза, с наслаждением вдохнула его запах: такой запах бывает только у детей лет до трех, а потом навсегда уходит: запах теплого сухого сена, в котором много клевера и сладкого молока. Что-то почти неуловимое в этом запахе, передавшееся мальчику от отца, мгновенно воспроизвело перед ней мой образ. Клаудия вспомнила тот вечер, когда она сидела на берегу залива Ла-Плата с бутылкой виски в правой руке и смотрела, как я выхожу из океана. Именно таким я почему-то запомнился ей, и никогда она не вспоминала меня иначе.

– Марк!

– Да, мамочка?

– Нет, сынок. Я… зову не тебя.

– А кого?

– Твоего папу.

– Папа… А он где?

Дверь, не закрытая на замок, от мощнейшего удара чуть не слетела с петель и пробила своей ручкой дырку в стене. Не помог даже дверной упор, прикрепленный внизу. Клаудия, недоумевая, откуда вдруг взялся столь резкий порыв ветра, двинулась было в сторону коридора но, не пройдя и двух шагов, была сбита с ног баскетбольного роста великаном, обладателем плеч шириной с дверной проем. Маленький Марк принялся кричать от страха, но рот ему быстро зажала ладонь второго громилы ничуть не меньших габаритов.

С ней особенно не церемонились. Несколько сильных пощечин, два-три тычка стволом пистолета в живот и один и тот же вопрос:

– Где деньги?! Где деньги, шлюха?!

Она сразу поняла, что отпираться бессмысленно. На секунду мелькнула мысль: «Быть может, сказать им, что все деньги взял мой русский друг?» Но даже в таком состоянии гордая женщина тут же прокляла себя за малодушие.

– Я все скажу, только оставьте нас в покое! Отдайте мне сына, он сейчас задохнется!

Громила, державший моего мальчика за шиворот, словно котенка, через стол кинул его ей, как кидают баскетбольный мяч. Этот мяч Клаудия, конечно, поймала.