«Ну да, конечно, ― думаю, ― теперь любое событие можно привязать к этой системе. А если что не сходится, то вопросы не к системе ― исключения подтверждают правила».

– Он что, очень богат?

– Да, ― кивает девушка с таким видом, будто ее спросили о чем-то постыдном.

– Но ведь он эти деньги не только на себя тратит, разве нет? Ведь вся эта красота, ― окидываю взглядом роскошный зал, ― не для него одного. Она ― для людей. Значит, ему за то, что он другим приносит радость, тоже должно быть хорошо, разве нет? Чем не иллаванта?

– Это не иллаванта, это другое… ― улыбается девушка. Но потом замечает, что из-за стойки на нее уже смотрят недоброжелательно и быстро сворачивает разговор. ― Воздаморцы это называют светом и тенью. Вам принести что-нибудь?

– Да, ― отвечаю. ― Еще пива. А вы-то сами, ― спешу задать вопрос, ― тоже симютник?

– Нет, ― улыбается она. И уходя, бросает через плечо: ― Я обычная. Просто работаю здесь.

«Она кокетничает или мне показалось? ― думаю я. ― А вот интересно, как у них тут с этим вопросом? По логике, ладнорцы должны всячески избегать плотских радостей. Ведь они приносят удовольствие, насколько я помню. А значит, честные служители иллаванты всегда рискуют быть побитыми вскоре после оргазма.

– Но ведь дети-то есть, ― размышляю я далее. ― Как же родители решают вопрос физической близости, ума не приложу? Может, приносят своей иллаванте жертвоприношения? Например, авансом за будущие плотские радости бьются о стену головой или садятся на раскаленные угли? И если бы это работало, сколько прекрасных объятий я должен бы получить за мое мыканье в сарае! Меня бы сейчас должны не пивом поить, а нектаром божественным. И на руках носить. Причем не по этой серости».

Выхожу на улицу. Останавливаю коляску, прошу извозчика прокатить по самым красивым местам города. Судя по выражению лица, моя просьба его удивила. То, что открывается моему взору во время прогулки, вполне ожидаемо ― тот же унылый пейзаж однородной невзрачности. Если и попадается что-то красивое или яркое, ― можно не сомневаться, это попытка симютников бросить хоть какой-то вызов общей посредственности.

Ночую снова в «Пестрой куропатке».

«Понятно, ― продолжаю я размышлять, ложась в постель, ― если у меня что-то лучше, чем у других ― дом или лодка, ― за это придет расплата. Лишусь чего-то другого. Никто не хочет терять, вот все и стараются не выделяться. Появятся лишние деньги ― отдадут. Рассмешат ― постараются не смеяться. Зачем хохотать, зная, что вскоре будешь рыдать? Ужасная религия. Даже если она целиком придумана, одна вера в нее превращает людей в манекенов».

Ну вот, я рассуждаю о религиях, о том, что хорошо, что плохо, словно мне есть с чем сравнивать. А вдруг там, в моем родном мире всё еще хуже?

Но пока я ни на грамм не приблизился к тому, чтобы понять, кто я, откуда явился в тот сарай, как попал в черную реку. Вновь одиночество и холод стискивают сердце. Мне становится очень жалко себя. Будто я ребенок, брошенный в незнакомый мир, без матери, близких, родных… А вокруг все такое странное, страшное и холодное.

Я сворачиваюсь под одеялом калачиком и, наконец, засыпаю.

Утром, умывшись и выпив кофе, решительно направляюсь на лодочную станцию. Я хочу уплыть как можно скорее. Я хочу в другой мир, ― мир, в котором нет культа серости. Мир, в котором все натуральнее и роднее.

А есть ли такое место на свете?

Сторож тот же. И снова спит.

– Любезный, ― говорю я, ― помню, что должен тебе денег и признаться, не знаю, когда отдам и отдам ли.

– Иллаванта, ― пожимает плечами мужчина, ничуть не расстроившись.