…

Совсем другим было ощущение от езды на заднем сиденье. Отличалось и от управления машиной, и от езды рядом с водителем. За рулем – ты движешься по городу, рядом с водителем – тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье – по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.

– Мирок, – прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. То ли человеческие, то ли звериные. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту видели в нем нечто такое, чего он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.

– Вам можно звонить, если что? – с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.

– Смотря что, – водитель протянул руку, поправил зеркало, сбросил с него видение, и Рыбкин увидел уже знакомый, вежливый и молодой взгляд аккуратиста в начищенных ботинках и без неприятных автомобильных привычек. – Если нужно куда-то отвезти, привезти – звоните. Не буду слишком далеко, посодействую. Я на Соколе живу. Не так уж далеко от Строгино. Олег.

– Да, Олег, – с облегчением выдохнул Рыбкин. – На Соколе – это близко.

– Голова, давление, сердце? – сдвинул брови водитель.

– Нет, – покачал головой Рыбкин. – Все в порядке. Просто устал. Легкое недомогание. Пройдет.

Водитель кивнул, улыбнулся и потянулся к приемнику. И сразу же мир успокоился. Мирок успокоился. Далекая страна проникла в салон автомобиля негромким свингом. Зашелестела, заныла, заскрипела гитара. Включилась губная гармошка.

«Клэптон, – подумал Рыбкин. – Не скупо, но ничего лишнего. То, что надо».

Мелькали тяжелые фуры, которых таксист обходил по крайней правой полосе, но после Профсоюзной стало свободнее, и Рыбкин, продолжая теребить в руке телефон с номером, на который не позвонить он не мог, но и одновременно не хотел звонить первым, даже задремал на мгновение, потому что в самолете заснуть так и не получилось, а слова песни, которую проговаривал немолодой уже музыкант, знал наизусть. И слова следующей песни знал наизусть. И следующей. Но когда впереди показалась развязка Новой Риги, Рыбкин словно очнулся, наклонился вперед и сказал, куда его везти.

Через пять минут он рассчитался с водителем, миновал припаркованные у высотки автомобили, вошел в подъезд, кивнул охраннику и поднялся к дверям квартиры. Еще через минуту Рыбкин понял, что его ключ не подходит к двери. Он проверил остальные ключи, они исправно крутились в замках, но главный ключ не подходил. Рыбкин позвонил в квартиру, хотя был уверен, что дома никого не должно было быть. И в самом деле, дверь ему никто не открыл. Затем позвонил жене. Она не ответила.

Рыбкин не стал перезванивать. Ольга не отвечала ему давно. Дома улыбалась, говорила иногда что-то необязывающее, но на звонки не отвечала, словно Рыбкина не существовало. Словно по квартире ходила его фотография. Юлька как-то сказала, что ее родители как кости в чашке, гремят, умудряясь стучаться только о стенки, не касаясь друг друга, и всегда выбрасывают пусто-пусто.

– Пусто-пусто – это в домино, – поправил тогда дочь Рыбкин, – в костях минимум – один-один.

– Пусто-пусто, – упрямо надула губы Юлька.

Интересно, обсуждала ли она это же с матерью? Вряд ли. Он бы знал. Когда это началось? Задолго до Сашки. Задолго.

А ведь тоска тоже может быть светлой.

Рыбкин вышел на улицу, присел на лавку у детской площадки, посмотрел на свои окна. Дома и в самом деле никого не было. Дверь не была закрыта изнутри. Просто его ключ не подходил.