Я рассмеялся:

– Значит, наркотик начал действовать.

– Знаю! Я удивилась не меньше твоего.

– И что заставляет тебя думать, будто она мне понравилась?

– Твой вываленный наружу язык. А кроме того, ты был бы безумцем, если бы она тебе не понравилась. Конни всем нравится, она потрясающая.

– Если моя перчатка отыщется, не выбрасывай ее, ладно? Она похожа на… вот эту, что очевидно.

Карен загородила собой выход из комнаты и начала стягивать шарф с моей шеи:

– Останься. Всего на полчасика. Как только люди начнут трогать друг друга за лица, можешь уходить.

3,4-метилендиокси-Н-метиламфетамину не понадобилось много времени, чтобы просочиться сквозь пласт макаронной запеканки с тунцом. Такое впечатление, будто по комнате бродил невидимка и стучал по головам людей волшебной палочкой, превращая их в идиотов.

– Давайте устроимся поудобнее! – скомандовала моя сестра с выпученными глазами, и гости повалили из кухни.

Я успел положить стеклянную форму отмокать, прежде чем меня уволокли в крошечную гостиную, напоминавшую этакий студенческий гарем: подушки и свечи на полу, серая сигаретная дымка в воздухе. Альбом Кэрол Кинг «Tapestry» заменили на что-то металлическое с расстроенным пианино. Вскоре начались танцы. Одна из подруг Карен, как я заметил, танцевала в джинсовом полукомбинезоне топлес.

Я начал чувствовать себя глупо. Все равно что стоять в очереди на американские горки, не собираясь кататься. Почему я остался, прислонясь в уголке и ведя высокопарную беседу с драматургом? Моя мотивация развалилась на большой круглой подушке, наполненной полистиролом, Джейк свернулся калачиком у ее ног, как огромный рыжий кот. Карен была права: девушка мне понравилась с первой секунды. Мне импонировал ее ум, внимание к другим людям. Мне нравились озорные огоньки в ее глазах с размазанной тушью и улыбка, готовая появиться в любой момент. Разумеется, я находил ее привлекательной – и лицо, и фигуру…

Сейчас фигура Конни является предметом постоянной заботы и неутихающего спора – я выгляжу ужасно, ничего подобного, нет, ужасно, ты выглядишь чудесно, – бесконечного митинга, который мне никак не разогнать. Она чувствует и всегда чувствовала, что слишком толстая. Для меня ты прекрасна, говорю я. Она отмахивается. Я превратилась в нечеткий снимок самой себя, говорит она, у меня больше нет скул – можно подумать, кому-то нужны скулы на лице: это ведь кости. Все дело в том, что я и теперь отношусь к ней так же, как тогда, то есть с большим чувством. У нас было так мало общего, и тем не менее мне показалось, что в ней больше остроумия, изящества и жизни, чем в любом из гостей, собравшихся в этой комнате, да и вообще в любом моем тогдашнем знакомом. В конце концов она поймала мой взгляд и улыбнулась самым чудесным образом. Джейк проследил, куда она смотрит, помрачнел и попытался взять ее за руку, когда она поднялась – слегка покачиваясь, как я заметил. Она убрала его руку и направилась ко мне.

Я отделался от драматурга.

– Ты не ушел! – прошептала она мне на ухо.

– Задержусь еще немного, – ответил я.

– Я хотела извиниться. У нас не было возможности поговорить за ужином. Джейк очень интересный человек, но лишен чувства юмора. И любознательности.

– Да, я заметил.

– Мне понравилось, когда ты пригрозил отрезать ему ноги.

– Неужели я так сказал? Я не мог… или мог?

– Я следила за твоим лицом. Ты был очень красноречив, очень воодушевлен. Конечно, я и половины не поняла из того, что ты говорил. Если речь заходит о науке, то я абсолютная двоечница. Не знаю, что вращается вокруг чего или почему небо голубое, не знаю разницы между атомом и молекулой. Даже стыдно. Прошлым летом возила свою племянницу к морю, и она спросила, почему бывают приливы и отливы, так я ответила, что это связано с магнитами.