Конечно, нехорошо получилось, что он к нам с Никулиной в трусах вышел, ну что ж теперь злиться-то? Нужно же как-то держать себя в руках. И я спокойно так говорю:
– Не волнуйся, Витька, делай уроки, а мы тебя подождем!
А он:
– Нечего меня ждать! Вы мне мешать только будете!
А я:
– Да ты не бойся, мы тихо! У меня на телефоне клевая игра, мы в нее поиграем, пока ты будешь уроки делать!
А тут Никулина:
– Так ты же телефон дома забыл!
А я:
– Ой, правда! Забыл, что забыл! Значит, просто будем сидеть тихо, раз телефона нет.
Ну тут Витька, видно, совсем с ума сошел.
– Какая, – кричит, – мне разница, с собой у тебя телефон или нет! Не могу я уроки делать, когда посторонние рядом сидят!
– Да мы можем и в зале побыть, – сказал я.
– Да зачем вам в зале сидеть? Все равно не пойду! Мне еще… мне еще…. Мне еще носки стирать надо!
Смотрю я на Витьку, ничего понять не могу. Неужели он так волнуется от того, что Никулина рядом? В принципе, это понятно – я тоже волновался, когда был в Комарову влюблен, один раз даже чуть было в обморок не упал, но чтобы так орать…
Я подошел к Витьке и похлопал его по плечу:
– Успокойся, – говорю, – мы тебя на улице подождем.
А он как отскочит в сторону, будто у меня на кончиках пальцев когти растут. А глаза совсем дикими стали, красные пятна на щеках начали в синие превращаться! Понятно, не хочет, чтобы я один на один с Никулиной оставался, ведь он-то знает, что я прыгаю выше его, и говорю:
– Ладно, некогда мне тут с тобой. Я пошел. А Лена пусть задачу тебе поможет решить.
А тут Никулина, как назло, влезла:
– Мне, – говорит, – тоже домой надо, – и пошла одеваться.
Вот и свяжись с такими людьми! То один фокусы выкидывает, то другая! И почувствовал я, что по моему лицу тоже пятна пошли. Возможно, зеленые.
Что делать? С одной стороны, я должен Никулину проводить, раз уж ее сюда заманил, с другой – Витька опять рассердится. И тут я нашел выход.
– Знаешь, Витька, я что-то так устал, сил никаких нет. Может, ты Лену проводишь? А я пока у тебя посижу.
– Очень надо! – буркнул Витька. – Сам привел, сам и провожай.
Вот уж не замечал, что у него такой скверный характер!
Но как же теперь быть?
Вышел я в прихожую и говорю:
– Ты это, Лен… Ты уж извини, что я не смогу тебя проводить. И на горку сходить. Витька неважно себя чувствует, наверное, мне в аптеку бежать придется. За лекарством.
– Да какой разговор! – воскликнула Никулина. – Тут идти-то три минуты.
А сама смотрит на меня, как на киногероя какого-то. Хорошо, Витьки рядом не было, а то по его лицу не пятна бы пошли, а полосы.
– Не знала, Леш, что ты такой благородный, – вздохнула Никулина. – Никогда не встречала таких благородных мальчишек!
– Да ладно, – говорю, – чего уж там… Вот Витька… Он в сто раз благороднее, чем я. Просто заболел немного, вот и нервничает.
Вот и сделай человеку приятное
Никулина ушла, а я вернулся к Витьке в комнату. Он быстро ходил, заложив руки за спину. Лицо его оставалось пятнистым. Вот, оказывается, до чего может довести человека любовь.
Увидев меня, Витька свел на переносице брови и что-то промычал. Я не смог разобрать, что именно, но было ясно: Витька злится, что Никулина смотрела на меня больше, чем на него. Мне стало его жаль, и я сказал:
– Не волнуйся, Витька. Я не из тех, кто может подложить свинью другу. Скорее, наоборот.
А Витька как заорет:
– Что – наоборот?
– Себе возьму!
– Что ты себе возьмешь?
– Свинью, – говорю, – себе возьму. И не что, а кого.
– Оно и видно, – опять закричал Витька. – Чего ты эту глазастую сюда притащил?
Я понял: он еще в себя не пришел от того, что в одних трусах к нам вышел.