— Вы знакомы с моей женой, она мне тоже много о вас рассказала. Уверен, обо мне важную информацию вы тоже получили от Ники. Если можно обойтись без этого — будет прекрасно.

Пашины слова задевают меня. Закусываю губу и держусь. А еще смотрю, как реагирует Наталья, и завидую. Она просто улыбается моему мужу, принимая его право перебивать и ломать предложенную схему взаимодействия. Я так не могу. Уже вспыхнула бы спичкой.

— С вашей женой мы действительно знакомы, Павел. И о вас я знаю тоже много. Но хотела бы, чтобы мы втроем могли поговорить откровенно, а откровенность невозможна с человеком, который не гарантирует конфиденциальность и не вызывает доверия, поэтому…

Паша снова хмыкает, опускает взгляд на свои руки. Я слежу за ним, прекрасно понимая и его чувства и смысл этой улыбки.

— А вы знаете, почему нам важно сохранить конфиденциальность?

Он спрашивает после паузы, возвращаясь взглядом к лицу Натальи.

Уверена, она тоже понимает, что его улыбка была реакцией на слова о доверии. Он не собирается ей доверять. Он просто исполняет повинность. Ненавижу и люблю.

— Нет, Павел. Я не знаю. Но если вам кажется важным начать наш разговор с этого — буду благодарна, если поделитесь.

Его бесят все эти клиентоориентированные речевые обороты. Прекрасно понимаю. Ему кажется, что с ним говорят, как с недоразвитым дебилом. Но нам нужно это. Вскрывать волдыри нужно профессионально. Иначе заражение. Сепсис. Смерть.

— Потому что у нас с женой рекламный контракт. Может видели, по всему городу висят баннеры. Наша семья — лицо одного очень известного бренда в этом сезоне. Жена боится, что новость о нашем разладе может отрицательно сказаться на ее блоге, ну и с нами разорвут контракт… А знаете, сколько у нас на этапе переговоров?

Это звучит так ужасно, что я не выдерживаю. Горло сжимается. Сейчас — больше ненавижу, чем люблю.

— Это неправда.

Не оправдываюсь перед Натальей, а произношу, смотря на мужа. Это он так интерпретирует. Это он так обесценивает. А на самом деле в моей жизни нет большего страха, чем потеря нас.

По профилю своего Паши я вижу, как напрягаются скулы. Он смотрит не на психолога а куда-то безадресно вперед. О чем-то думает. Сглатывает. Тоже поворачивает голову, мы встречаемся взглядами:

— А в чем тогда правда, Ника? У нас весь мир летит к ебеням, а ты просишь молчать об этом и улыбаться, когда включаешь свою камеру. Мы точно семью спасаем? Не твой блог?

Вопросы повисают в воздухе.

Паша злится сильнее. Теперь, кажется, уже на себя за то, что не сдержался при постороннем человеке. Хотя Наталья — профи. Она молчит. Отложила лежавшую на коленях папку и отвела взгляд.

А я слежу, как Пашка встает, хлопает по карманам в поисках сигарет.

— Извините. Выйду на пять минут, остыну.

Не смотрит на нас. Наталья произносит в спину: «конечно», а я спину просто провожаю. Теряю дар речи и утопаю в нашей общей боли.

Когда-то в юности я думала, что разводятся люди, только если кто-то кому-то изменил. Если вмешивается третий. Сейчас понимаю: рушиться все может и без постороннего вмешательства.

— Извините…

Прошу у Натальи, она улыбается.

— Всё хорошо, Вероника. Не переживайте. Это сложно, я понимаю Павла.

Киваю. Я тоже понимаю Павла.

— У Паши сложности в карьере. Ему тридцать два. Для футболистов — это еще далеко не пенсионный возраст, но у него хроническая травма и конфликт с тренером. Его не ставят на матчи. Он хочет сменить клуб. Нужно принять решение до закрытия трансферного окна.

— Да, я помню…

— Но я не хочу уезжать.

— И это тоже.

Замолкаю.