И современные радетели церковного, казённого православия совершенно напрасно тщатся записать себе «в актив» труды и подвиги русских «православных» двоеверцев – солдат, крестьян, зодчих, монахов, правителей, полководцев.

Впоследствии мы подробно рассмотрим, что стало с православием и с Россией, когда церковь объявила и, на свою голову, выиграла войну «пережиткам язычества» в душе и жизни русского народа.

Сейчас хочется поговорить о другом. Многие авторы – особенно из числа публицистов – видят в русском двоеверии нечто неповторимое, единственное в своём роде. «Неоязычники» похваляются – вот какое живучее наше, русское язычество, не чета иным-прочим.

Православные – и в особенности православствующие – видят в этом повод ещё раз похвалить русскую церковь: вот, мол, какая она добрая, терпимая, внимательная к национальным традициям и истокам, не то что злые-плохие католики.

Наконец, западники-либералы нашли в этом очередной недостаток «отсталой» России, в который её можно в очередной раз, компенсируя собственную неполноценность, сладострастно ткнуть носом: «Какие дураки эти глуповские мужики!»

Особенно отличился этим некий Андрей Буровский в своей в рекламном «соавторстве» с «королём русского боевика» А. Бушковым[4] книжке «Россия, которой не было – 2. Русская Атлантида».

Целая глава в этой книге называется «Московское православие» и живописует все «ужасы» погрязшего в двоеверии русского народа, противопоставляя его христианнейшим европейцам и, в частности, жителям Западной Руси.

По чести сказать, по прочтении опуса Буровского мне стало – непривычное чувство! – обидно за русское православие. Придётся выступить в новом для себя качестве его защитника и расставить всё по своим местам. И не для того, чтобы спорить с Буровским. С Буровским спорить очень трудно.

Трудно спорить с человеком, гордо подписывающимся «кандидат исторических наук» и заявляющим, что князья-мученики Борис Ростовский и Глеб Муромский «жили в Галиче» (с. 17), «задвигающим» Святослава Храброго из X века в IX, делая его современником Кирилла и Мефодия, да ещё и приписывая ему желание перенести столицу в сожжённый ещё его матерью Ольгой Искоростень, который к тому же отчего-то расположен не на своём законном месте – на впадающей к западу от Киева в Припять речке Уж, а «на Дунае» (с. 87).

Трудно спорить с человеком, подписывающимся «доктор философских наук» и приписывающим христианам какую-то жуткую ересь в стиле «нью эйдж» о благодати, которая-де создавалась (!!!) «святыми людьми за тысячелетия и века» (с. 307).

А я-то, нехристь, в простоте своей полагал, что благодать от Бога исходит…

Или вот ещё удивительное открытие из религиозной области: «бесов видят как раз люди, упавшие ниже обычного человека; те, кто становится достоин лицезреть как раз тех, кого мы обычно не замечаем» (с. 295).

Значит, многочисленные рассказы о явлениях нечисти святым – свидетельство того, что святые «ниже обычного человека»? Я уж не напоминаю такому, прости господи, христианину, Кому являлся сатана в Новом Завете.

С человеком, именующим себя «безнадёжным клерикалом» (с. 385), то есть сторонником церкви и духовенства, и буквально в той же фразе утверждающим, что бог (!) помог мастеру Людогощинского креста обойти церковный запрет и сделать «надпись на кресте, хулящую официальную церковь» (никакой хулы на церковь на Людогощинском кресте нет, ну да оставим это на совести Буровского – вдруг она у него всё же есть!).

Утверждающим, что Новгород – опровержение мысли, «что православие не может освятить демократию, противоречит ей» (с. 384), и через страницу простодушно радующимся, что «Новгород был рассадником ересей для всей Руси» (с. 386).