В один из сентябрьских дней в блиндаж к Гришину пришел его комиссар Петр Никифорович Канцедал:

– Иван Тихонович, есть сведения о последнем бое комиссара ЛАПа Макаревича. Вот товарищ, вчера вышел из окружения…

– Лейтенант Ковалев, командир взвода управления дивизиона старшего лейтенанта Братушевского.

– Садитесь, товарищ Ковалев, – предложил Гришин, – рассказывайте.

– Было это девятнадцатого августа, – начал свой рассказ лейтенант Ковалев. – Наш дивизион оборонял мост через Ипуть на станции Сураж. Где-то после обеда показалась колонна немецких танков, завязался бой. Стояли все насмерть. Комиссар Макаревич сам стрелял из орудия, когда погиб расчет, это я видел. Били прямой наводкой, но снарядов у нас оставалось мало, всего по одному зарядному ящику на орудие. Потом ко мне прибежал посыльный от Братушевского, там же был и комиссар. Они приказали мне забрать всех раненых и тех, кто не связан с орудиями, показали маршрут, и мы с проводником, местным жителем, пошли на Унечу. Прибыли туда к утру следующего дня. А вечером с места боя пришел сержант Славянский, он и рассказал, что дивизион погиб, Братушевский и Макаревич тоже. Ночью мы с разведчиками ходили на место боя. Тела убитых Макаревича и Братушевского мы не нашли, местные жители рассказали, что бойцы похоронили их в воронках возле реки…

Гришин переглянулся с Канцедалом. Оба нахмурились.

– А о полковнике Смолине[1] и капитане Полянцеве вам ничего не известно?

– Нет. Связь с ними мы потеряли раньше.

– Спасибо, товарищ Ковалев. Идите отдыхайте.

Когда Ковалев ушел, Гришин достал папиросу.

– Вот, Петр Никифорович, еще одна страничка истории нашей дивизии… Что же произошло со Смолиным? Не хочется думать о нем плохо.

– Да, жалко Макаревича, жалко. Как бы там ни было, но честь полка он спас. Ты веришь, что они в одном бою подбили одиннадцать танков?

– Братушевский – сильный артиллерист. Его батарея и до войны была лучшей в полку. Был бы жив да знать бы все обстоятельства этого боя – подали бы на Героя.

– Да-а, – протянул Канцедал. – Из пяти комиссаров полков остался один Михеев. А Иванова мне что-то больше всех жаль…

– Из командиров полков один Малых остался, – добавил Гришин. – Потери, потери… Разве думали, что такого сильного состава не хватит и на три месяца войны. Сколько людей потеряли, и каких людей…

– И что, думаешь, напрасно? – спросил Канцедал. – Я слежу за обстановкой и по газетам, и, по-моему, нам досталось воевать с самой сильной группировкой немцев на всем фронте. И, думаю, воевали мы в целом неплохо.

– Да, это большое дело, что у нас кадровая дивизия, – сказал Гришин. – Если бы не это, давно бы от нас ничего не осталось.

– Да, костяк у нас сохранился, несмотря ни на что. Как думаешь, дальше не побежим – к Волге?

– Немец подвыдохся, это чувствуется. Но маневрирует лучше нас. Ты думаешь, у нас так уж намного по сравнению с ним меньше сил? Не всегда умеем ими как следует распорядиться – вот беда. Но уверен, что если по нам будет нанесен главный удар, выстоим. Сейчас все же выстоим.

– Это без артиллерии-то, Иван Тихонович?

– Удар танковой дивизии сдержим, готов спорить. Ты вспомни бои под Трубчевском. Чем тогда воевали?

– Да, иной раз кажется, что хотя нас и меньше, но стали сильнее, чем тот состав, с которым выехали на фронт. Воевать стали злее и увереннее. Нет, с таким народом воевать можно…

Ветеринарный врач капитан Набель, уставший за день, сидел в избушке у дороги, дожидаясь, когда сварится ужин. На дороге послышался шум мотора, и вскоре в избушку постучались.