Она вздрагивает от неожиданно бодрого голоса.

– А что, такое возможно?

– Запросто! Что мэм предпочитает на завтрак?

– Кофе. Черный. Сладкий. С булочками. И еще какую-нибудь футболку большого размера.

– Надя! Не ерунди.

– Это ты о чем?

– О том, что зря комплексуешь из-за стрий[17] на груди. Они тебя совершенно не портят, поверь мне. И кстати, если ты мне покажешь свои груди при солнечном свете, я гораздо быстрее приготовлю завтрак.

– Это обязательное условие для приготовления завтрака?

– Ну вообще-то нет, конечно. Но вид женских сисе… то есть грудей, персей меня приводит с давних времен в прекрасное расположение духа.

– Это с каких же, интересно, времен? – подозрительно смотрит на меня женщина.

– С глубокого детства. С грудничкового возраста. Мне так и рассказывали: как титю увижу, так сам не свой становлюсь от радости. И я не один такой, сколько ни видел младенцев – все поголовно такие.

– Что ж. Раз уж так, ладно. Любуйся! – И, скинув с себя простынку, Надя открывает две аккуратные кругленькие сись…, то есть груди, увенчанные коричневыми сосочками. На белой нежной коже и впрямь есть атласно-розовые растяжки, возникающие у тех девчонок, у которых груди появились очень быстро, и кожа не успела за таким ростом, вот ее и растянуло. Ну или еще у кормящих, хотя тут ясно – еще не кормила Надька никого. С моей колокольни ничем это вид кругленьких шедевров природы не портит.

– Мой любимый цвет! Мой любимый размер! – выражаю я свои ощущения и спешу на кухню, чтобы сварганить завтрак – до сбора у нас еще есть время, успеваю нормально.

Подушкой все же Надька в меня кинула.

– Ну и как? – спрашиваю я Надежду, сосредоточенно разбирающуюся со стоящим на подносе завтраком.

– Очень непривычно, – серьезно отвечает она, намазывая горячий ломтик хлеба малиновым вареньем.

– Ну вообще-то должна быть специальная подставка для подноса. Не на живот же его ставить. Мне пришлось запихнуть скамеечку в наволочку. Поднос наличествует. Ну и все, что на подносе. Самое кислое: можно опрокинуть на себя горячий кофе, а потом оставшиеся в постели крошки черствеют и становятся проблемой. Но девушкам это нравится. Вот я и постарался.

– И что еще нравится девушкам?

– Всякие глупости. Почему-то многие думают, что для любви надо насыпать в постель и ванну лепестков роз, простыни должны быть обязательно шелковыми и все должно происходить обязательно при свечах, да еще чтоб свечи были в высоком подсвечнике.

– А это не так? – спрашивает как-то слишком вежливо Надя, протягивая мне бутерброд.

– Да глупости девчачьи. Эти дурацкие лепестки моментально сохнут, прилипают к разгоряченному телу, как банный лист, а потом либо забивают сток в ванне, либо сохнут, забившись в складки белья, и гербарий этот вычесывать приходится отовсюду. Простыни шелковые скользкие, либо сам свалишься, либо они с кровати съедут невовремя. Опять же влажнеют моментально, а люди взмокают изрядно – льняные простыни влагу на себя берут, шелковые нет. Получаются любовники, как из бани, скользкие и мокрые. Про свечки в высоком подсвечнике вообще разговор простой – от э-э-э-э… вибрации легко вываливаются и падают. Пожар можно устроить, а сгоряча не сразу и заметишь. Не, свечи для любовных дел – только в плоской прозрачной вазе, воды туда и свечки плоские пускать плавать. И красиво, и не подпалишься…

– И откуда это тебе все эти тонкости известны? – весьма ледяным тоном спрашивает подобравшаяся Надежда.

Давлюсь кофе, который только что начал пить, и в очередной раз выслушиваю свой внутренний голос: «Чуешь, какой я хороший: что ни скажу, никто, кроме тебя, не слышит. А ты как помелом – бряк-бряк. Язык без костей в тридцать локтей!»