– Настоящий бархатный сезон, не морской, правда, а горный! Курорт, скажу честно, после чада типографского цеха, – сказал Петрович, когда они добрались в урочище. – Живи и радуйся живой природе!

Им с Петровичем выделили отдельную землянку, в которую загодя завезли походную типографию. Землянка была вырыта на сколе горы, рядом со штабной и землянкой роты разведчиков, которой командовал Константин Сергеев, начальник городской милиции.

Но не успели они обжить свою землянку, наладить небольшую походную типографию, как грянул гром. На рассвете 12‑го близ лагеря загремели выстрелы.

– Тревога! – пронеслось по партизанскому лагерю. – Немцы!

Нападение было неожиданным. Гитлеровские части нагрянули с трех сторон: со стороны Судака, Отуз и Старого Крыма. Прошли они лесом, не замеченные партизанской охраной, по лесным звериным тропам, известным лишь пастухам, лесникам и местным жителям. Обошли дальние охранения, приблизились почти к самому лагерю. Не верилось, что немцев привели наши люди, которые пошли служить врагам, что так скоро нашлись продажные души…

Трое суток в урочище трещали выстрелы, тарахтели пулеметы, взрывались мины и гранаты, раздавались крики раненых. И горное эхо многократно повторяло клокотание грохота, разнося по округе, по ближним и дальним ущельям и горным долинам неумолкающую какофонию ожесточенного сражения.

К концу третьего дня бесконечного боя стало очевидно, что удержать оборону лагеря партизаны не смогут. Слишком неравными были силы. Положение стало критическим. И тогда командир отряда, еще недавно начальник охраны феодосийского порта Иван Степанович Сивоус, отдает приказ: идем на прорыв!

На четвертую ночь, перед рассветом, остатки партизанского отряда, неожиданно для врага, из обороны перешли в наступление, бросились в отчаянную атаку. Пошли на прорыв.

А в урочище Кизилташ, прикрывая отход отряда, остался Сергеев со своими милиционерами и пограничниками…

Вырвались из огненного кольца немногие.

Степан Громов потом не раз вспоминал ту кровавую ночь. Грохот разрывов, ослепляющий свет немецких ракет, крики, вопли, стрельбу, гулкую пулеметную стрельбу, трескотню автоматов и огненные вспышки перед тобой, прямо в тебя, в твое лицо. Кошмарная ночь, полная неожиданностей, риска, отчаяния и бег, бег, бег… Только бы не упасть, не отстать. Неизвестно куда, через колючие кусты, натыкаясь на деревья, спотыкаясь о корни, о камни… И вперед, вперед, в спасительную темноту леса…

Остатки отряда, продвигаясь по бездорожью и звериным тропам, к утру вышли к старым заброшенным казармам Эски-Юрт, которые располагались в четырех километрах от татарской горной деревушки Суук-Су соседнего Алуштинского района. Здесь временно и остановились.

Командир молча кусал губы и с хмурой грустью смотрел на временное пристанище, на уцелевших бойцов. Большинство из них, едва сюда добрались, повалилось спать на земле, под кустами, возле деревьев. Усталые, измученные, голодные…

Комиссар отряда и начальник штаба пошли пересчитывать партизан.

– Сколько? – спросил Сивоус.

– Всего сто тринадцать вместе с нами, – глухим голосом подтвердил Колодяжный и вздохнул. – Менее одной трети первоначального состава.

Первый бой – и нет больше половины отряда….

Потеряна хорошо оборудованная и оснащенная партизанская база, обустроенные землянки, склады с оружием и боеприпасами, а, главное, склады с продовольствием. Он с болезненной грустью вспоминал, как осенью завозили в Кизилташ мешки с мукой и сахаром, гречкой и пшеном, горохом, ящики с мясной тушенкой, копченой колбасой, железные бочки с подсолнечным маслом, галеты, макароны, соль, дубовые бочки вина и спирта… Ящики папирос, спичек и мешки табака. Чего только там не было! Более ста тонн! Сто тонн отборных первосортных с длительным сроком хранения продуктов! Навоевались, ничего не скажешь…