– Актриса недоразвитого театра, – явно веселилась Эльза Власовна. – Я ведь вижу тебя насквозь. Что хочешь? Говори без пошлых расшаркиваний. Прямо.

– Вы говорили про наследство… – тихо сказала Нина, вдруг почувствовав себя совсем без сил. То ли бессонная ночь дала знать о себе, то ли жар от плавящейся гордости одолевал. Она никогда не думала, что будет что-либо и у кого-либо вымаливать. Тем более у проклятой жабы, которая так наломала ее с наследством.

– Наконец, родила, – гаркнула, аки ворона, Эльза Власовна и велела беспрекословным тоном: – Приходи. Завтра в восемь. Без опозданий.

– Вы же спите до полудня, – вспомнила Нинка слова домоправительницы, бравшей утром трубку.

– Не спорить, – мрачно велела ей тетка. – Опоздаешь хоть на минуту – пеняй на себя. У меня нет времени на зажравшихся девиц без мозгов.

На этом добрая родственница сбросила вызов, оставив Ниночку в душевном волнении. Хотелось задушить старую противную курицу, и обозленная до крайности девушка почти наяву видела, как та трепыхается в ее смертельных объятиях, суча ножками и разевая рот в немом крике. Только ничего поделать Нина не могла, и долго стояла в ванной комнате, держа руки под холодной водой, чтобы ничего ими не разбить.

Нина с трудом заснула, поставив будильник на пять утра, – чтобы без проблем добраться до особняка Эльзы Власовны, находящейся в элитном коттеджном поселке за городом. Ночью ей снились внезапно яркие сны – но не с сюжетами ее издевательств над наглой теткой, а совсем иные, теплые, далекие.

Она была маленькой девочкой в голубом платьице, которая гуляла по изумрудному летнему лугу, собирала ягоды в волшебном лесу, вдыхала аромат разнотравья, грела ладошки под солнцем. Была чудесным ребенком. А потом увидела, как среди деревьев мелькнуло вдруг что-то синее, что-то важное – или кто-то, – и погналась за ним, бросив на полянке корзинку с рассыпавшейся спелой земляникой. Маленькая Нина бежала так долго, что устала, запыхалась, и каждое движение в конце ее погони стало даваться нелегко. Да и лес, куда Ниночка забежала, начал меняться: воздух потемнел и стал тяжелым, грязным, тропинка исчезла, корявые деревья заграждали ей путь, пытаясь зацепить нарядное платьице с бантиками острыми ветками и цепляясь за волосы. То и дело раздавались то странные звуки, то протяжный далекий, преисполненный тоски вой, то жуткое уханье. Бежать дальше было страшно, но маленькая Нина упорно перебирала руками и ногами, как бы тяжело ей не было.

«Стой, пожалуйста, подожди!» – кричала она, но тщетно. Тот, за кем она так отчаянно мчалась, не останавливался, мелькая где-то впереди. А воздух все тяжелел и тяжелел.

Когда сил почти не осталось, лес неожиданно остался позади – она оказалась на опушке под черным мраморным небом и на пожухлой хилой траве, которой не хватало солнца, увидела кости и оскалившийся череп с провалами пустых глазниц. Над костями вился едва заметный в темноте сизый дым, как будто бы еще минуту назад кости горели.

Маленькая Ниночка зажмурилась и закричала от ужаса. И от собственного крика проснулась, запутанная в одеяле, как в коконе.

Сон не добавил Нинке оптимистичности, и еще час она просто лежала на кровати, таращась в потолок, и думала, думала, думала, становясь все злее и злее. В какой-то момент она прокралась на кухню, чтобы выхватить из холодильника что-нибудь вкусное, однако услышала, что там уже кто-то есть: оказалось, что мать. Софья Павловна сидела на стуле, включив нижний свет, положив локти на стол и думая о чем-то своем. Рядом стояли сердечные капли.