Пить чай почему-то расхотелось. А сейчас в комнате будет вонять полиролью.

Ему уже казалось, что их дом насквозь пропах мылом и отбеливателем. Сколько же это длится – возможно, несколько недель, а может, и несколько месяцев… или лет? Жена всегда была ревнительницей чистоты, но возвела все это в настоящий культ.

Он боялся лишний раз ступить на половицы, хотя и был в шлепанцах. Если честно, закрадывалось подозрение, что их жилище смотрится неопрятно просто потому, что в нем находится именно он.

– Все нормально, – примирительно сказал он.

– Вовсе нет, – огрызнулась она. – Я ничего нормального не вижу. Ни-че-го.

И она разрыдалась. Он вытащил руки из карманов и неуклюже, с грубоватой ласковостью принялся похлопывать ее по спине, будто она подавилась кусочком яблока. Получалось это неважно. Он преданно любил ее, правда, избегал и страстных объятий, и романтических поцелуев, а как быть, когда по щекам жены катятся слезы, он не знал.

Плакала она редко, хотя и чаще, чем, на его вкус, следовало бы.

– Ладно тебе, – неловко увещевал он. – Перестань. Незачем беспокоиться.

И она понимала, что он, в принципе, прав. Но расстроилась она не из-за стола. Причина заключалась в ином. Она не знала, как быть и что делать. Завтра они будут здесь, а более важных персон она у себя в доме никогда не принимала – она не думала, что такое может случиться. Отец Делани – еще куда ни шло, хотя и тоже неясно, но эти, остальные… Господи Иисусе, это все равно что принимать у себя с визитом Папу Римского!

Где-то в глубине фартука она нашла скомканную салфетку и вытерла ею глаза и нос.

– Ты погляди сюда, – выдавила она, прерывисто схлебывая воздух и горестно качая головой. – Мне вообще стыдно пускать сюда людей. Они увидят, какой здесь хаос.

Теперь нахохлился уже он. Он трудился как вол, чтобы приобрести этот дом, и будет вкалывать еще несколько лет. Они живут, конечно, не во дворце, но домишко принадлежит им, и ему не придется за него краснеть – в отличие от жены и дочери, стирающих ладони до кровавых мозолей.

Мысль о девочке наверху была подобна удару под дых.

– Не говори так, – выдохнул он. – Они увидят, что никогда еще не переступали порог более чистого и красивого жилища. Они сразу поймут, что люди здесь любят друг друга.

Она встала и погладила мужа по плечу, чувствуя его силу и жар. Видит Бог, она любила его, глупого, при всей его нескладности.

– Ты прав, – вымолвила она, – но я…

И она оборвала себя на полуслове.

– Да, – кивнул он, и этого было достаточно.

Однако своей руки она не убирала, впитывая силу своего мужа (надо сказать, он так же поступал и с ней, черпая силу из своей жены, хотя в том не сознавался, иначе бы она упала замертво).

– А если они подумают, что с ней что-то не так? – спросила она. – И ее увезут?

– Нет! – нахмурился он. – К тому же с ней нет ничего такого. Просто она не такая, как все. Особенная. У нее – дар Божий.

– Ох, лучше бы Он наделил даром кого-нибудь другого. Пусть бы оставил ее в покое, чтобы она была нормальной девочкой. Может, они как духовные лица смогут помочь от него избавиться. Возьмут и вознесут молитву, а он изыдет туда, откуда взялся.

– Мне кажется, ты говоришь об экзорцизме, а она в нем не нуждается.

– Ты уверен?

Сейчас он был вынужден взять ее за руку. Мелкая ладошка жены буквально утонула в его мясистой ладони – если сжать, то ей станет больно.

– Не говори так, – с нежной грозностью сказал он ей. – Ты меня слышишь?

Она покорно кивнула. Снова потекли слезы. Господи Боже, ну просто как из крана. И опять они вдвоем поминают имя Божье всуе – она вслух, он про себя, – в то время как к ним держат путь особы из Ватикана. Впрочем, не то чтобы кто-нибудь это почувствовал. Не радар же у священников в головах, чтобы ощутить каждое нарушение церковных заповедей. Хотя отец Делани вполне может представлять исключение: иной раз ест тебя взглядом прямо-таки до самого нутра и знает каждый голос, что доносится из темноты исповедальни. Потому, наверное, люди и пытаются свои грешки утаивать. Исключение составляет Рождество, когда тянет облегчить душу. Но и тогда те, кто поумней, самые скверные свои деяния прячут за расхожим «в этих и всех других моих грехах я искренне раскаиваюсь». Получается, что и на исповедь сходил, и пастыря оставил довольным, хотя кое-какие грешки вроде лжи, сквернословия или похотливых мыслей утаил, не выставил напоказ.