Марианна положила левую руку на раненую кисть Жанреми. Она ощущала его боль. Своими пальцами. Своей рукой.

– Ничего страшного, – прошептала она.

Жанреми расслабился и стал дышать глубже, а она принялась ловко перевязывать его рану. Марианна нежно погладила его по голове, как маленького мальчика. Хотя этот мальчик был куда выше ее.

– Merci beaucoup, madame[46], – тихо произнес повар.

Марианна перевернула самую большую пустую кастрюлю и жестом велела ему сесть на нее, а сама опустилась на другую, поменьше, напротив. По руке у нее забегали мурашки. Она трижды попыталась начать свой монолог.

– Знаете, я вообще не понимаю, что я тут делаю, – наконец выдавила из себя она и прислонилась к прохладной кафельной стене. – Je m’appelle Marianne Lanz. Bonjour. Je suis allemande[47]. – Она подумала, но ни одного подходящего французского слова ей больше в голову не пришло. – Поэтому… au revoir[48].

Она снова встала.

И тут заплясала крышка на стоящей на плите кастрюле с court-bouillon, бульоном из воды, вина, овощей и специй. Отвар выплеснулся и, шипя и скворча, залил варочную поверхность.

Марианна не раздумывая подошла к плите, выключила газ и сняла крышку с кастрюли.

– Овощной бульон? – Она взяла ложку, зачерпнула немного отвара и как следует распробовала. – Это… Не хотела бы вас обидеть, но…

Она заметила солонку с местной герандской солью, потрясла ею и сказала:

– Фу!

– Fui. Oui. Laurine. Fui, – завороженно прошептал Жанреми. Его пошатывало.

– Лорин фу?

Он покачал головой и прижал руку к сердцу.

– Так, значит, это из-за Лорин вы пересолили суп?

Влюбленный повар. Самое надежное средство погубить кухню.

Марианна огляделась. В холодильнике она нашла то, что нужно: сырой картофель. Она проворно принялась чистить его и нарезать кубиками, а потом бросила их в бульон.

Жанреми выжидательно смотрел на Марианну.

Через пять минут Марианна налила ему немного отвара для пробы. Попробовав, он изумленно уставился на Марианну.

– Крахмал. Это все картофельный крахмал, – смущенно пробормотала она. – Через двадцать минут мы их снова вынем, а если и потом окажется, что суп пересолен, добавим пять вареных яиц. Вот тогда будет не фу. Фу уйдет. И я тоже.

– Bien cuit, madame Lance[49].

У него созрела интересная мысль.

– Что здесь происходит?

На пороге выросла женщина в черном, со звонким голосом и безукоризненной осанкой, и Марианна сразу поняла, что перед ней хозяйка заведения. Прямая как статуя, с лицом, изборожденным морщинами, следами невзгод, что постигли ее за шестьдесят пять лет.

– Bonjour, madame, – торопливо пролепетала Марианна и чуть было не сделала книксен.

Женевьев Эколлье, не обращая на нее внимания, в гневе воззрилась на Жанреми. Тот под ее негодующим взглядом замер, как трепетная лань.

– Жанреми! – Голос ее прозвучал как выстрел.

Тот дрожащей рукой протянул ей для пробы тарелку, с которой капал овощной отвар.

– Что, черт возьми, бретонский недотепа, ты опять сотворил с бульоном?

Она велела ему зачерпнуть отвара из моркови, лука-шалота, лука-порея, чеснока, сельдерея, ароматных трав, воды и мюскаде. В прошлые выходные посетители снова жаловались, и хотя Женевьев не принимала этих парижан всерьез, она терпеть не могла, когда они оказывались правы. После того как убрали со стола, Женевьев попробовала thon à la concarnoise[50] и убедилась, что от пересоленного соуса просто глаза на лоб лезут.

Court-bouillon был основой бретонской кухни. В нем вольготно чувствовали себя норвежские омары, блаженно утопали большие сухопутные крабы, томились, смотря по вкусу повара, утки или овощи. С каждым кипячением отвар становился наваристее и сохранял свежесть и аромат три дня. На этом бульоне приготовляли соусы, а одна водочная рюмка процеженного бульона способна была превратить посредственный рыбный суп в пищу богов.