и Эвтерпа[2]. Ната даже подозревала, какой смертью они умерли, но доказательств у нее не имелось, увы. Савва всегда отличался хитростью и осторожностью.

– А вы, надо думать, являлись его последней супругой?

– Да, я была его последней женой. Савва умер у меня на руках от сердечного приступа. Но речь сейчас не об этом. – Пальцы коснулись холодной поверхности портсигара, и Нате снова захотелось курить. – Женщины его воодушевляли. В них он черпал свое вдохновение и каждую называл именем одной из муз.

– Вы были Уранией?[3] – Может, у Арсения и были проблемы с воспитанием, но проблем с образованием не было точно.

– Да, я была Уранией.

– Но муз, если мне не изменяет память, девять.

В стекло ударила первая капля. Ната вздрогнула, сжала в руке портсигар.

– Жениться на Полигимнии[4] Савва не успел. – С этим мальчиком, с Крысоловом, нужно быть максимально честной. Не рассказывать всю правду, но дать в руки хоть какие-то нити. Вдруг ей повезет и он сможет помочь, не вдаваясь в темные тайны их с Саввой семейной жизни.

– А она была?

– Кто?

– Женщина, которая должна была стать Полигимнией.

– Вы задаете очень нескромные вопросы. – Нате удалось выдавить из себя улыбку. И пальцы, сжимающие портсигар, почти не дрожали.

– У меня такая работа. – Он пожал плечами, и пес снова открыл один глаз. – Если вы не хотите об этом говорить, я могу уйти.

– Я не хочу об этом говорить, но я буду об этом говорить. Подозреваю, что мое место рано или поздно заняла бы другая женщина. Савва мечтал о том, что когда-нибудь он соберет свой паноптикум полностью.

– Почему паноптикум? Скорее уж пантеон. И простите за еще один неудобный вопрос: куда девались отслужившие свое музы? Они от него уходили?

– Можно и так сказать. – Сердце сжалось так, что потемнело в глазах. Остаток сил ушел на то, чтобы, не суетясь и сохраняя достоинство, проглотить таблетки. Уже которую дозу за этот бесконечный день. – Они от него уходили в вечность.

– Не понял…

– Музы Саввы Стрельникова умерли.

– Все семь?

– Все семь. – Боль немного отпустила, но перед глазами все еще стояла серая пелена.

– Своей смертью?

– По-всякому. Естественная смерть, несчастный случай, причины всегда были разными, един только исход.

– Значит, вам повезло.

– Да, мне повезло.

– Я вас правильно понимаю, – Крысолов подошел вплотную к окну, склонил голову набок, прислушиваясь к дробному перестуку дождевых капель, – вы подозреваете, что ваш покойной супруг был причастен к гибели своих жен?

Вспышка молнии на мгновение озарила парк, выхватив из черноты белый силуэт павильона. Ната прикрыла глаза, чтобы не видеть. Ее бы воля… Впрочем, воля даже сейчас, спустя десятилетия, оставалась не ее.

– У меня нет доказательств, – сказала Ната, так и не решаясь открыть глаза.

– А что есть?

– Павильон. – Ната махнула рукой в сторону укрытого пеленой дождя парка. – С ним что-то неладно, но я до сих пор не могу понять, что именно. Многие беды в моей семье начинались именно в тот самый момент, когда кто-нибудь решался потревожить их покой.

– Чей покой?

– Статуй. Каждой из своих жен Савва посвятил статую. Их просто нужно увидеть. Они невероятно красивы и невероятно чудовищны.

– Музы?

– Да, музы. Мертвые музы моего мертвого мужа. Вы должны мне поверить, я человек науки, у меня математический склад ума, и я далека от мистицизма. Но, когда я решила убрать статуи в первый раз, погибли мои дочери. Одна из них была матерью Марты. Внучке на тот момент не исполнилось еще и года.

– С тех пор прошли годы.

– Да, с тех пор прошли годы, и это повторилось снова. Их потревожили, и они отомстили.