Разве могут Евангелие и жизнь случайно совпадать вот так – до неразличимости? Нет, господа, это не случай. Это наблюдательным взглядом литературного гения выхваченный из сумятицы жизни закон.

Итак, воспитывавший отец ищет сына. Это Евангелие. А невоспитывавший отец ищет сына? Это что? А это тоже Евангелие. Только не притча о блудном сыне, а главы о покаянии. Это опровержение того тезиса, что мужчина – это только осеменитель, варвар, захватчик и говорящее животное. Нет. Совсем не так.

По молодости, правда, мужчина рискует соскользнуть в одну из двух, хорошо описанных, вариаций половой бессовестности. Разумею Дон Жуана и Казанову. Первый – это блудник-романтик. Он искренне влюбляется в каждую новую юбку, чтобы, добившись взаимности, тотчас к ней охладеть. Второй – просто циник и развратник. Его голова холодна, как у чекиста из известного афоризма Дзержинского, хотя в крови всегда огонь. Этот не влюбляется. Даже на день. Он запретил себе это делать, как обязаны делать и представители некоторых профессий, которым запрещено влюбляться в клиентов. Казанова жадно собирает удовольствия, и любовь здесь только помешает.

Стоит ли уточнять, что Дон и Казик – люди антисемейные? «Схватить весло, поставить ногу в стремя, всегда лобзая новые уста» – вот их стиль жизни, если воспользоваться словами Гумилева из стихотворения «Дон Жуан». Кстати, главный герой в фильме у Джармуша носит очень похожее на «Дон Жуан» имя.

Но вот приходит новый возраст. Еще не старость, нет. Но что-то новое. Аналог зимы холодной для попрыгуньи-стрекозы у Крылова. Не старость, но старение. Здравствуй, мое старение, когда, по словам другого поэта, «дева, как зверь, защищает кофточку». В это время многое становится символом и намеком: сны, отражение в зеркале, наблюдение в парке за незнакомыми семьями, письма, нытье в груди… Вон у кого-то дети, а у кого-то уже и внуки. А у меня только телевизор. И тогда вступают в игру другие строчки все того же Гумилева:

Действительно, если все женщины на жизненном пути – потенциальные или фактические любовницы, то среди мужчин нет братьев (одни только соперники и мужья-рогоносцы), а среди малышни нет ни сына, ни дочки. В этой точке личной истории можно сойти с ума. Можно втихаря сделать даже с собой что-то плохое и необратимое в молчаливой и пустой квартире. Но можно и покаяться. Лучше, конечно, покаяться.

Постаревший блудник и впрямь похож на проснувшегося лунатика. На лунатика почему-то не действуют законы тяготения. И вот он ходит по карнизам и лезет по отвесной стене. Пока не проснется. А потом вдруг письмо, или книга, или встреча, или кошмарный сон. И ты, постаревший, никому не нужный, начнешь метаться. Ты вдруг рухнешь с высоты, по которой так долго ходил без страховки. Тогда случайно объявившийся сын, пусть даже объявившийся с намерением мордобоя, будет вестником небес. И жизнь моргнет игриво, что, мол, не все так плохо. У тебя все же есть дети. А если нет, то опять Вампилов. Тогда любой проходимец скажет: «Отец, это я», – и ты растаешь. Ты скажешь, вскрикнешь: «Ну да! Я помню! Нашу часть тогда переводили в Гомель, и она осталась одна на пыльной дороге. На ней было легкое ситцевое платье. Дорога пылила, и я оставил тогда там свое счастье. Ты – вылитый я в молодости. Сынок!»

Женщину к детям зовет инстинкт. Зовет с ранних лет и зовет так мощно, так властно, что сопротивляться ему подчас нет никакой возможности. А мужчину к детям зовет позже, и даже не инстинкт, а что-то иное. Может быть, совесть. А может, нет. Никто еще не дал этому точного имени. Однако «это» есть. И почувствовать наличие этого явления в крови и в воздухе хорошо бы пораньше. Так, чтоб не совсем поздно было.