поцелуй, со слезами умиления, не на жизнь, на смерть. Впрочем, целоваться на Руси изначально означало пожелание целости, иными словами здоровья. Но мы в России, как водится, оказались между двумя культурами и внутри двух культур. Мы по-восточному долго были скупы на поцелуи (витязи целовали друг друга в плечо), но зато по-западному любопытны к поцелуям. Одновременно мы надолго сохранили вкус языческого поцелуя, несмотря на христианский домострой. У нас был целый отряд целовальников – кабатчиков, которые целовали крест, клянясь не поить народ паленой водкой, и, конечно, только ею народ и поили. Хмурые крестьяне после языческих всплесков молодых чувств навсегда забывали об эротических поцелуях, высокая дворянская культура выводила застенчивых юнцов в стройные ряды опытных бар-целовальщиков. Поцелуи в литературе вплоть до революции преследовала православная критика, над «мещанскими» поцелуями издевались авангардисты.

Теперь же мы отправились за формой поцелуев на Запад, а за содержанием – в свое русское подсознание. Вот только с воздушными поцелуями у нас плохо. Они не для русского человека – слишком жеманны. А в остальном у нас полный порядок: мы целуем все, что хотим, любые части любого тела.

Не знаю, как бы сложилась моя литературная судьба (а может быть, она вообще бы не сложилась?), если бы в молодые годы, в бытность младшим научным сотрудником академического института имени Горького, я не познакомился с двумя девушками, которые были фанатками анального секса. На дворе стояли будни развитого социализма, состоявшие из очередей, пленумов ЦК КПСС, полетов в космос, глухого недовольства интеллигенции. Проблемы анального секса, прямо скажем, мало волновали страну и поэтому в партийной прессе о них писали на редкость скупо, как правило, без особой симпатии.

Вообще, игривое отношение к жопе мало свойственно российскому населению испокон веков. Ни в русских заветных сказках, которые были мерилом и кладезем народной эротики, ни в классической литературе – нигде мы не найдем (кроме разве что у юного Пушкина в шутливых посланиях к гомосексуалисту Вигелю) добрых или хотя бы иронических чувств к анальному сексу. Напротив, жопа была (и до сих пор остается) помойкой русской эротики, ее поистине отхожим местом, «тухлым глазом» блатной эстетики. Жопа всегда вызывала у интеллигенции оторопь. Возможно, это связано с политическим курсом страны, с тем, что российская власть считала интеллигенцию говном (вспомним слова Ленина), но дело не только в этом. Самуил Маршак как-то с болью писал, что если в стихотворении, каким бы прекрасным оно ни было, встретится слово «жопа», то читатель забудет обо всем, кроме этого слова.

И вот на этом проклятом месте, в стране анального небытия, являются мне два знамения. В виде двух прекрасных черноволосых дев, застенчивых, блестяще эрудированных, в которых ученые мужи видели надежду нашей гуманитарной науки, а они оказываются сумасшедшими любительницами анального секса. Ну, просто тайными маньячками женской содомии! Ладно, если бы я встретил только одну, тогда я бы сказал себе: это – исключение из правил, невидаль, игра природы. Но они предстали как двойственное исключение, то есть, в сущности, уже как нарушение правила – и они были лучшие из лучших.

Они слышали друг о друге и даже в конце концов светски познакомились, но только я был посвящен в их параллельные сокровенные желания. Нет, они и так, в обычном вагинальном варианте, были отнюдь неплохи. Но этот вариант им казался всего лишь подступом, прелюдией,