Маша вышла в коридор, прислушалась – отголоски, женский крик… Лика?..

Сердце вдруг болезненно сжалось, перед глазами поплыл серый туман. Пошатываясь, придерживаясь за стены, Маша побрела по коридору. Она потеряла сознание, не дойдя нескольких шагов до сестринского поста…

– …Как тебя зовут? – Настойчивый мужской голос прорывался в ее безмятежное забытье, не давал покоя, заставлял жить.

– Маша…

– Фамилия?

– Литвинова…

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три…

– Сколько видишь пальцев?

Она с трудом приподняла налитые свинцом веки – все тот же серый туман, только не однородный, а рваный. В прорехах тумана что-то маячило…

– Ну, Маша Литвинова, сколько пальцев? – снова спросил голос.

Она попыталась сосредоточиться.

– Три… Нет, четыре!

– Правильно – четыре.

– Что со мной? – Язык был сухим и таким большим, что, казалось, с трудом помещался во рту.

– Теперь уже ничего страшного. – Над ней склонился мужчина в синей хирургической шапочке и с болтающейся под подбородком стерильной маской. – Сделали мы тебе, Маша Литвинова, экстренное кесарево сечение.

Она прикрыла глаза. В мозгу занозой засела какая-то мысль, очень важная мысль… Если бы не туман… Ей обязательно нужно о чем-то спросить этого мужчину…

– Поздравляю, у тебя сын! – В поле зрения появилась та самая, уже знакомая медсестра. – Три семьсот, сорок девять сантиметров. Настоящий богатырь!

– Покажите! – Туман засветился золотым…

– Ишь, шустрая какая! Покажем, только попозже. Сейчас отдыхай, а утром принесут тебе твоего пацана.

Она думала, что никогда и ни за что не уснет. Теперь у нее есть сын, и она будет думать о нем до самого утра, до тех пор, пока не увидит. Какие у него глазки? Какие волосики? Какие ручки?

Она уснула. Золотистый туман растворился в умиротворяющей темноте.

Это было настоящее чудо! Дрожащими руками Маша прижимала к груди крошечный сверток. Малыш не плакал, только забавно гримасничал. Маше казалось, что он ей улыбается.

Их первое свидание было коротким.

– Все, мамка отдыхает, ребенок спит! – Крупная круглолицая медсестра забрала малыша, положила на смешную, похожую на сервировочный столик, тележку. – Молоко-то хоть есть?

Маша покачала головой.

– Ну, ничего! Ты молодая, здоровая – все будет!

– Скажите, – Маша погладила сына по щечке, – а моя соседка уже родила?

Медсестра нахмурилась.

– Родила.

– И как они с ребенком?

– Роженица хорошо, а ребеночек умер… Уж как наши врачи ни старались, а не спасли…

Не спасли… Маша вцепилась в край тележки, не в силах расстаться с сыном.

– Спокойно, мамаша, – беззлобно проворчала медсестра, откатывая от Машиной кровати тележку с ребенком. – Тебе волноваться нельзя. Молоко совсем пропадет. Вон о нем думай, – она посмотрела на младенца. – Всех не оплачешь.

Да, всех не оплачешь, но за те несколько дней, что Маша провела с Ликой, они как-то вдруг стали «нечужими»…

Они встретились на следующий день. Лика пришла к ней сама. Без своего огромного живота она казалась непривычно худой. Маша заревела первой. Лика села рядом, уткнулась лбом ей в плечо.

– Не плачь, Маш, – сказала сдавленным шепотом. – Я не плачу, и ты тоже не плачь.

– Не буду. – Маша погладила ее по голове, тихо всхлипнула.

Они сидели обнявшись. Маша ни о чем не спрашивала, Лика ни о чем не рассказывала. Привезли сына на кормление. Маша с виноватой улыбкой взяла ребенка на руки. Даже сейчас, когда у подруги случилась трагедия, она чувствовала себя безмерно счастливой. Чувствовала и винила себя за неспособность проникнуться чужим горем.

– Чудесный малыш. – Лика перестала плакать, погладила ребенка по крошечной ладошке. – Можно мне его подержать? – спросила с робкой улыбкой. – Пожалуйста, чуть-чуть…