А таких историй – тьма! Но они спрятаны за благопристойной витриной, в которой выставлены на всеобщее обозрение знаки уважения, заботы, почитания и жертвенности. И мир восхищенно замирает: вот она, настоящая, святая любовь матери к сыну и сына к матери. Снимем шляпы, господа, чтобы они не мешали заглянуть за витрину!

Там, за правильной и соответствующей канону красотой, разыгрываются настоящие драмы. А как иначе назвать ситуацию семейной пары, где мама спокойно входит в ванную комнату, где моется ее сын, отец двоих детей?

Чем можно помочь пятидесятивосьмилетней женщине, желающей усыновить ребенка. Причина: у них с мамой так и не было детей!

Или другой даме, сорока пяти лет от роду, которая развелась с мужем, чтобы жить с любимой мамой, единственным понимающим ее человеком. А мама очень быстро взяла на себя роль мужа и финансового распорядителя семьи, выдавая дочери деньги на проезд и на колготки. Более того, мама потихоньку перебралась спать в бывшую супружескую постель, чтобы удобнее было болтать перед сном!

Или даме, которая спала с сыном в одной постели до его шестнадцати лет, пока у парня не начались серьезные проблемы и пришлось обратиться к психологу?

И это не единичные случаи извращенных чувств и представлений, которые я специально выудила из многолетней практики, чтобы поразить ваше воображение. Это – обычная реальность.

При этом и любовь мамы к детям, и любовь детей к маме со стороны выглядят столь симпатично и трогательно, что, не зная подробностей, хочется восславить ее в стихах!

Ну что ж, вот и сюжет для поэмы.

Его зовут Глеб.

Когда Глеб появился у меня в кабинете первый раз, я подумала о том, что, скорее всего, у него проблемы с женщинами. Вернее, у них с ним. Уверенный в себе, подтянутый, безупречно одетый тридцативосьмилетний мужчина с прекрасными манерами.

Я оказалась права только наполовину. Его проблемы действительно касались женщин, но только не многих, а одной. Его мамы.

Ко мне на прием пришел не мужчина, а «смысл маминой жизни». Именно так сформулировал Глеб свое самоощущение.

– Меня как будто нет. Я не знаю, где мои желания, а где мамины. Я всю свою жизнь стараюсь оправдать мамины надежды, и у меня ничего не получается.

Мать Глеба воспитывала сына одна. Когда отец ушел из семьи, ей было тридцать два, а Глебу – восемь. И вот тогда-то мама и решила, что единственный смысл ее жизни – это сын. Никаких других мужчин у нее больше не было. Сына она «поднимала» одна, было непросто. Но она очень гордилась тем, что сын отлично учится, помогает ей по дому, трепетно относится к ее настроению.

А настроение мамы Глеба менялось внезапно: от беспричинного гнева до веселья и беззаботности. Правда, веселилась она не так часто, как гневалась, и сын не был причиной ее раздражения – хотя эмоции женщина выливала именно на Глеба. Она приходила домой раздраженная, всем недовольная, придиралась к любой мелочи – невымытой чашке, брошенной вещи… Сказывалось отсутствие личной жизни: женщине хотелось мужской заботы и ласки, внимания и праздника. Но хотеть она себе запретила. За ней пытались ухаживать сослуживцы, приглашали в кино, в ресторан. Она отказывалась, так как не могла себе представить, как отнесется ее единственный и обожаемый сын к возможному другу. А вдруг это сломает мальчика? И все ухажеры растворялись в пространстве, понимая безнадежность своего положения. Женщина творила великую жертву материнства: «Пусть я буду одна, пусть моя жизнь не состоялась, зато я выращу настоящего мужчину, надежду и опору в старости».