Я метнулась в холл. После десяти минут непрерывного звона – я не снимала палец с кнопки – я поняла, что спихнуть Дашку соседке не удастся. Но и оставаться я тоже не могла.

– Дашка! – я обратила внимание, что сейчас, когда Дымчатого нет, я все чаще называю кошку Дашкой – так, как называл ее он. – Даш! Мне нужно срочно уехать, и я не могу больше медлить. Ты уж побудь здесь одна, пожалуйста. Я скоро приеду. Не волнуйся, надолго не задержусь.

Мою тираду Дашка-Ди выслушала с царственным видом – показывая, что ей все нипочем, в том числе мои стенания и нервозность.

Когда я уже стояла в дверях, то подумала, что если с Дымчатым все в порядке и он просто загулял вдали от родных просторов, то я буду похожа на клиническую идиотку без всяких шансов на снисхождение со стороны мужа.

Билет я купила, потому что мне повезло, как сказала мне кассирша, – только что его сдал какой-то студент, отказавшийся в последний момент ехать в Питер.

В дороге я читала любовный роман, который купила на прилавке за пятнадцать минут до отправления; буквы прыгали у меня перед глазами – я никак не могла сосредоточиться на чтении и постоянно теряла сюжетную нить. Напротив меня сидел бодрый румяный мужчина лет пятидесяти с небольшим, который без конца разговаривал по сотовому, обещая кому-то «уладить проблемы с активами в самое ближайшее время». Разговаривая, он оттопыривал мизинец, откидывал голову назад и вздергивал вверх подбородок, как будто старался казаться значительней, чем он был на самом деле. Кончив в очередной раз разговаривать, он качал головой и смотрел в окно, как будто бы желал увидеть там решение мучившей его проблемы. В перерыве между звонками он достал из кожаного кейса апельсин, аккуратно очистил его складным швейцарским ножиком – точно такой же был у Дымчатого, и только он успел запустить крупные белые зубы в сочную мякоть, как сотовый зазвонил снова, и мужчина положил апельсин на салфетку.

В последний раз разговор был кратким. Мужчина буркнул, что «неправомочен решать эти вопросы», и дал отбой.

– Замучили звонками, – пожаловался он, вертя шеей, cловно ему жал воротничок. – Мутотень одна. Поесть спокойно не могу.

Сок от апельсина брызнул в разные стороны.

– Пардон.

– Ничего.

Он отвернулся в сторону, чтобы до меня не долетали брызги от апельсина, и пробормотал: – Заели супостаты.

Я молчала.

– Вы едете в Питер по делам? – неожиданно спросил он.

– Да. Маленькая командировка, – уклонилась я от ответа.

– Красивый город. Но решать дела там не умеют. Или не хотят, – с неожиданной злостью сказал он. – Питер – жесткий город. Даже Москва более сентиментальна, cлезлива. Она может раскаяться, пожалеть, помиловать. Питер – никогда. Он мне напоминает безжалостного гангстера типа Аль-Капоне. Франтоват, безупречен, на лице – непроницаемая маска; такой, не задумываясь, разрядит в тебя всю пистолетную обойму – потом поправит манжеты, cплюнет на землю и пойдет дальше. А Москва… – и здесь мой новый знакомый махнул рукой, – все какие-то мелкие шулера, опереточные фраера – пестрый сброд. Шумят, кричат, торгуются до последнего. Цыганский табор. Вас как зовут? – спросил он без всякого перехода.

– Инна Викторовна.

– Меня Аристарх Степанович. Будем знакомы, – и он протянул мне свою ручищу. Моя рука утонула в его медвежьей лапе. Он потряс мою руку, а затем отпустил ее. – Очень приятно, – пророкотал он.

– Взаимно.

Я забилась в угол, но спать не хотелось.

– Бессонница? – cпросил мужчина.

– Она самая.

– Но у меня-то дела. А у вас?

– Тоже дела, – улыбнулась я.