Размышляя над причиной молчания, хотя, конечно, ничего сразу тогда не осознав, я засмотрелся на медленно качавшиеся от ветра ветви деревьев в саду. Мы часто лежали, обнявшись, в кровати, разговаривали и смотрели в окно на деревья, на соседние дома и на ворон, летавших с крыши на крышу.

– На самом деле никакая я не смелая и не современная, – тихо сказала Фюсун, нарушив безмолвие.

Я объяснил себе ее слова тем, что слишком уж тяжела для нее тема и что ей просто неловко, поэтому и не придал им значения.

– Женщина может безумно любить мужчину много лет, но совершенно не быть близка с ним… – осторожно прибавила Фюсун.

– Конечно, – поспешно согласился я.

Опять наступило молчание.

– То есть сейчас между вами ничего нет? А почему ты не приводил Сибель-ханым сюда?

– Нам в голову это не приходило. – Я и сам удивился, почему мы с Сибель не догадались встречаться в квартире матери. – Раньше я здесь занимался, читал, общался с друзьями, слушал музыку. Почему-то вспомнил об этой квартире из-за тебя.

– Верю, что тебе и в самом деле такое раньше не приходило на ум, – заметила внимательная Фюсун, которую трудно было провести. – Но в остальном, что ты рассказываешь, чувствуется ложь. Это так? Я хочу, чтобы ты никогда мне не врал. Я даже не верю в то, что у вас сейчас ничего нет. Раз нет, поклянись в этом. Пожалуйста.

– Клянусь, что мы с Сибель сейчас не занимаемся любовью, – улыбнулся я, обнимая Фюсун.

– Ну а когда вы собирались возобновить отношения? Летом, как только твои родители уедут в Суадие? Когда они уезжают? Скажи мне правду, и я больше никогда не буду ни о чем тебя спрашивать.

– Они уедут в Суадие после нашей помолвки, – пробормотал я смущенно.

– Ты мне сейчас хоть раз соврал?

– Нет.

– Подумай хорошенько.

Я сделал вид, что задумался. В это время Фюсун достала у меня из кармана водительские права и с любопытством вертела их в руках.

– Этхем-бей, – прочитала она. – У меня тоже есть молочное имя. Ладно. Ты подумал?

– Да, подумал. Я тебе ни разу не врал.

– Именно сейчас или в эти дни?

– Никогда… – сказал я. – Мы пока на той стадии, когда ложь не требуется.

– То есть?

Я пояснил, что наши отношения не ради выгоды или общего дела и, пусть мы скрываем их ото всех, друг к другу у нас искренние, чистые чувства и нам не нужно менять их на ложь.

– Уверена, ты мне соврал, – призналась Фюсун.

– Быстро же иссякло твое уважение ко мне!

– Признаться, я бы хотела, чтобы ты мне врал… Ведь обычно врут ради того, что больше всего на свете боятся потерять.

– Конечно, я вру ради тебя… Но тебе я не вру. Если хочешь, начну… Давай завтра опять встретимся. Хорошо?

– Хорошо! – согласилась Фюсун.

Я обнял ее изо всех сил и вдохнул запах ее кожи на шее. Всякий раз, когда я вдыхал этот запах – смесь ароматов морского воздуха и водорослей, жженого сахара и ванильного печенья, – меня наполняло чувство надежды и счастья, но часы, проведенные с Фюсун, ничего не меняли в ходе моей жизни. Наверное, так было потому, что это счастье и радость я воспринимал словно само собой разумеющееся.

И все же именно в те дни я впервые почувствовал появление в своей душе тех трещин и ран, от которых многие мужчины на всю жизнь обрекают себя на безнадежное, глубокое, черное одиночество. Отныне я каждый вечер перед сном доставал из холодильника бутылку ракы, наливал себе стаканчик и, глядя из окна на улицу, пил один. Окна моей спальни в квартире на верхнем этаже напротив мечети Тешвикие выходили на дома таких же семей, как наша, и с самого детства я любил сидеть у себя в темной комнате, смотреть на огни и испытывать от этого абсолютный покой.