«Хорошо им, – подумала я. – Не страдают из-за любви».

Заметив меня, Глебов заулыбался так, словно с момента нашей последней встречи прошло лет семь, не меньше, и все эти годы Максик неустанно думал обо мне, надеясь на встречу. Мне стало совсем стыдно и я тоже растянула губы в улыбке.

– Салют! Ты уже мою шубку из гардероба забрал? Золото ты, Максик, честное слово. Я даже завидую твоей будущей жене.

Глебов что-то проворчал, накидывая шубу мне на плечи, а затем попытался забрать у меня мой миниатюрный рюкзачок, но я ему этого, конечно же, не позволила. Кого как, а меня всегда раздражали мужики, которые носили за своими дамами их сумочки. Будто бы у хрупких дам руки отвалились от веса помады, мобильника и кошелька... Мне могут возразить, что кошельки тоже разными бывают. Но я, к сожалению, не относилась к категории этих самых «разных».

– Спасибо, мне не тяжело.

Я старательно улыбнулась, чтобы не обидеть отказом. Макс бывал всяким, но так или иначе, никого ближе и роднее, чем он, у меня не было. И нет, я не была сиротой. Просто... просто всё было сложно.

– А мне утром твоя мама звонила, – вдруг произнёс Глебов, словно подсмотрев мои мысли, и я мрачно глянула на него.

Больше, чем мужчин, которые носят женские сумочки, я не любила лишь мужчин, которым звонит моя мама.

– Рада за тебя. Мне она в последний раз звонила тридцать первого декабря.

Мои родители развелись, когда мне было десять. Они были удивительно несчастливы вместе, и, видимо, так настрадались за время своего совместного существования, что судьба наградила их обоих невероятным везением. Не прошло и года после развода, как они оба вступили в повторный брак. А ещё год спустя я стала счастливой обладательницей двух сводных сестёр. Не думаю, что стоит уточнять, что ни одну из них я так ни разу и не увидела (редкое общение по Skype не в счёт). Ну и, понятное дело, как-то так вдруг получилось, что я родителям стала совершенно не нужна.

Не думаю, что я напоминала им об их несчастливом прошлом и ошибках юности, между собой они прекрасно общались, даже, если верить Максимке, устраивали совместные выезды на природу, «чтобы между девочками возникла сестринская связь». Меня на эти выезды никогда не приглашали. И поначалу я обижалась и плакала, а потом как-то привыкла. Поэтому когда мама позвала меня на девятилетие Иришки, я, сославшись на дикую занятость, не поехала. Как-то вдруг выяснилось, что все они стали мне чужими людьми, и что две старые девы, то ли троюродные, то ли пятиюродные сёстры моего отца, у которых я жила с десяти до семнадцати лет, были мне гораздо ближе и роднее родителей и сестёр.

– Может, потому, что ты не снимаешь трубку? – осторожно предположил Макс и сразу заткнулся, напоровшись на мой недовольный взгляд. – Прости.

А ещё меня раздражают люди, которые просят прощения, не ощущая за собой вины.

– Да, нормально всё. Я понимаю.

Макс толкнул дверь, пропуская меня вперёд, но как только мы вышли на крыльцо, схватил за локоть, останавливая и привлекая внимание:

– Агаш, постой! Есть разговор.

Я удивлённо приподняла брови.

– Ты как? С хозяйкой своей договорилась?

Людмила Евгеньевна, моя квартирная хозяйка, была женщиной большого тела и очень-очень маленькой души. За комнату она требовала почти неподъёмную сумму. И к сумме выставляла ещё ряд претензий и правил. В своей комнате я не могла курить (и слава Богу!), пить, прелюбодействовать (и это не моя терминология), есть чеснок и громко разговаривать по телефону. А, да! Ещё в моей комнате был единственный в квартире балкон, что давало Людмиле Евгеньевне повод по сто раз на дню навещать оплаченную мною территорию, дабы повесить бельё, снять бельё, полить цветы и проверить, не ем ли я чеснок и не выбросила ли я лыжи.