Саша захлебнулась злостью. Розовой дымкой заволокло взор. Она ринулась на ведьму, та усмехалась.
– Как вы смеете?
– У-у, – издевательски тянула Гильдерева, – вы поглядите на нее! Шавка малолетняя!
– Да как вас земля носит? – Саша не замечала горячих слез.
– Со взрослыми разговаривать научись, хамка!
Мама тащила к себе, увещевала.
«Ну что? – спрашивала Гильдерева немо. – Что ты мне сделаешь?»
Ничего…
Мама пять лет ухаживала за тяжело больной бабушкой Зоей, была ей сиделкой и медсестрой. Ведьма ни разу не соблаговолила хотя бы по телефону поинтересоваться самочувствием родной тетки.
Бабушка Зоя умерла на девятый день после смерти сына. Умерла при Саше: задышала хрипло, всхрапнула и словно оплыла. Буднично, прозаично. Ее, как ветошь, вынесли из дома санитары: щуплое тельце в гамаке простыни.
Вторые похороны. Быстрее, проще. Наверное, к такому можно привыкнуть.
Бабушка Зоя не оставила завещания.
На суде «ваша честь» откровенно зевал и почесывал красные глаза. Адвокат сказал, что Алексиным повезло. Им хотя бы заплатили треть от стоимости жилья. Треть, на которую ты купишь либо конуру либо квартиру в поле.
И в дом въехали Гильдеревы, будь они прокляты.
Все это: похоронные ритуалы, черный венчик на лбу, омовение и ладанки – пронеслось в голове Саши при виде шуточной могилы.
Девочка, придерживая двумя пальчиками, медленно тащила к ямке гроб. Он был сделан из разрезанной пополам морковки, выдолбленной, как лодочка. В морковке, брюшком вверх, покоилась дохлая муха.
– Раба божьего, – сказал мальчик. – Бр-бр-бр, раба божьего.
«Он ее отпевает», – догадалась Саша и поежилась. Жутковатый сорокоуст для мертвого насекомого.
Муха в гробу ворочалась с бока на бок.
– Странные у вас забавы, – сказала Саша.
Девочка сердито цыкнула.
– Раба божьего, бр-бр-бр…
Морковный гроб опустился в ямку.
На Радоницу Саша навещала кладбище, и ее ужаснула просевшая могильная насыпь. Там, внизу, провалилась крышка домовины, и грунт засыпал дядю Альберта, его сомкнутые веки, его впавший рот, и черный костюм в полоску, и дурацкие туфли…
– Высыпь туда, – сказал мальчик, протягивая Саше горсть земли.
Она механически приняла эту сухую, с травинками, землицу. Она думала о настоящей могиле, о настоящем, таком ненадежном гробе. Вытянула кулак над ямкой, разжала, словно посолила морковь. И дети повторили ее жест. Земля присыпала муху.
– Царствие небесное, – сказал мальчик.
– Земля тебе пухом, – сказала девочка.
– Доча, ты идешь?
– Пока, – пробормотала Саша, отступая от диковатой панихиды.
«Весьма необычные развлечения у молодежи», – подумала она, вытирая ладонь о джинсы. В дом нельзя нести кладбищенскую землю.
«Лучше бы сидели в соцсетях, как все нормальные дети».
Саша подхватила сумки. Папа приотворил фиолетовую дверь.
Мама бегло перекрестилась и сказала:
– Не терпится, чтобы ты увидела свою комнату.
Порог подъезда украшала мозаика, красные латинские буквы «Salve».
– Утешение? – неуверенно перевела Саша. И переступила порог.
3
Внутри
Прежде ей не доводилось бывать в таких подъездах.
Она снова подумала о музеях, о советских фильмах, о сериале «Место встречи изменить нельзя», который любил дядя Альберт.
Две лестницы делили коридор на равные части. Одна, бетонная, парадная, вела вверх, вторая, металлическая, – куда-то в полуподвал. Здесь было чисто и прохладно, пахло парным молоком и гипсом. Саша ходила на курсы лепки и помнила запах гипса.
В вестибюле висели почтовые ящики, шесть подписанных ячеек. Стены покрывала карминно-розовая шпаклевка. Своды укрепляли балки на массивных пилястрах.