– Маш, давай!

Откуда-то из середины вагона выскочила женщина, таща за собой троих детей, и проскользнула к нему. Потом к двери подошел старичок.

– Эй, дедуля, тут вообще-то очередь! – крикнул кто-то.

– Я занимал.

– Все занимали.

– Да я еще давно занимал, вон вам женщина скажет.

Женщина перед ним важно кивнула.

– А так тоже можно? – шепотом спросил у нее Паша.

– Конечно. Вася, ты где, я же заняла! – крикнула она, и через секунду рядом вырос ее муж.

Когда очередь наконец дошла до Паши, он влетел в кабинку, пока его кто-нибудь не оттеснил, и щелкнул замком. Тут было грязновато, еще вчера он ни за что не пошел бы в такой туалет, но после четверти часа в очереди был согласен и на это.

Поезд трясся. Оказалось, найти кнопку слива – целый квест. Потом выяснилось, что это не кнопка, а педаль. Умывальник вообще был какой-то странный – без крана, только инопланетная конструкция странной формы.

– Давай, у тебя ж пятерка по физике. И по труду тоже, – шепотом сказал себе Паша, лихорадочно пытаясь вымыть руки: до него даже через дверь доходили волны нетерпения оставшихся в очереди.

Он прощупал конструкцию со всех сторон и когда нажал ладонями снизу вверх, полилась вода. Холодная, правда, но это лучше, чем ничего. Он подставил руки – и тут вода кончилась. Паша нажал еще раз – вода полилась снова. Так, урывками, он умылся и вышел в коридор с таким чувством, будто только что своими руками собрал микроскоп.

Когда он вернулся на свое место, все было по-прежнему, разве что Илья и рыбак теперь подтягивались на спор, держась за край полки. Хорек, к счастью, был убран на место, но Паша все равно чувствовал его присутствие по своим слезящимся глазам и кому в горле.

Тут девушка посмотрела на него и, не переставая трясти погремушкой, требовательно спросила:

– Ты не заразный? У тебя правда аллергия?

Паша кивнул.

– Давай-ка проверим, – одной рукой не выпуская ребенка, второй она ловко нащупала в своей сумке упаковку таблеток и выщелкнула одну ему на ладонь. Паша проглотил насухо – он не хотел знать, где в этом поезде берут воду, – и откинулся головой на стену. Скоро его отпустило, дышать стало легче.

– Спасибо, – просипел он. – По-моему, вы мне жизнь спасли.

– Не за что. А теперь подержи-ка его, пойду умоюсь, – и она вдруг протянула ему ребенка.

– Почему я? – пролепетал Паша.

Она обвела взглядом остальных. Рыбак с Ильей теперь сидели друг напротив друга, сцепившись ладонями, и каждый пытался повалить руку соседа на стол. Толстяк поглощал очередной бутерброд и покачивал головой в такт музыке в наушниках. Директор смотрела в кроссворд так, будто взглядом пыталась заставить его загореться.

– У тебя тут самый благонадежный вид, – сказала девушка. – Аккуратненько подержишь? Он только поел, не проснется.

Паша открыл было рот, чтобы возразить, но она уже ушла. Он никогда не держал детей, так что просто замер неподвижно, как статуя, а потом ребенок заворочался, приоткрыл глаза и заплакал. Паша беспомощно огляделся. На плач никто не обратил внимания – за два часа к нему все привыкли.

Он слегка покачал ребенка – так, как видел в фильмах. Но тот молотил по воздуху ручками и Пашу за свою маму явно не принимал. Еще в фильмах детям пели или рассказывали что-нибудь. Петь Паша не умел, и с отчаяния решил рассказать. Он весь вечер думал об отце, картинах и о том, что такое отец мог найти где-то под Сочи, и теперь брякнул первое, что пришло в голову:

– Жил да был художник Коровин. Он рисовал лодки, набережные, Черное море. Любил яркие краски, чтобы цветы были пестрыми, а море – синим. Там, куда мы поехали, все будет как на его картинах.