Было немного неловко оставаться с ним наедине. Адрана никогда не интересовалась книгами так сильно, как я, поэтому она задрала нос, стоило мне упомянуть о посещении его библиотеки. Я не увлеклась Ракамором, что бы она себе ни вообразила. Он был достаточно красив, но намного старше меня, и в нем было что-то чопорное и серьезное, что делало его похожим, скорее, на дядю или учителя. Не то чтобы я имела что-то против него, – впрочем, в тот момент у меня было не много шансов узнать его по-настоящему. Но он был капитаном, а я – новичком, и было правильно и логично вести себя робко и почтительно рядом с ним.

По правде говоря, что бы я ни думала о Ракаморе, в его книги я действительно влюбилась.

– Они не могут быть настоящими. Их не может быть так много, таких разных, собранных в одном месте…

В его ответе я уловила гордость.

– Они настоящие. Все до единой.

Я пересчитала черные корешки, прочитала тонкие серебряные буквы, отметила постепенное изменение стиля письма – от наклонного к прямому и обратно к наклонному. У него было двадцать изданий «Книги миров», гораздо более ранних, чем мне когда-либо приходилось видеть.

Протянув руку, я тут же отдернула ее, как будто собралась взять не тот нож из лежащих на столе.

Ракамор улыбнулся:

– Смелее.

Самое раннее издание в потертом кожаном переплете показалось мне очень хрупким на ощупь. Том был тяжелый, хоть заметно уступал по количеству страниц экземпляру, который хранился у нас дома. Я принялась осторожно его листать, боясь оторвать какой-нибудь лист от переплета. Шрифт был старомодный, слова иной раз оказывались незнакомыми, а фразы – архаичными, если я вообще могла понять их смысл. Еще мне померещилось, что во всей книге было меньше записей, но каждой отводилось гораздо больше места, чем в фолианте, который принадлежал нам.

Я поискала Мазариль, но его там не было.

– Этой книге девятьсот лет, – тихим, благоговейным тоном сказал Ракамор, как будто мог пробудить некоего призрака или духа, скрывающегося в фолианте, если бы заговорил слишком резко. – В ней всего лишь пять тысяч записей. Число миров, занятых людьми, составляло примерно четверть от сегодняшнего. Предположительно, есть и более ранние издания – чем они старше, тем реже встречаются, – но мне такие никогда не попадались. Эти книги прослеживают нашу экспансию от единственной отправной точки – постепенное распространение от мира к миру, поначалу медленное и трудное. Потом у нас это стало получаться лучше, мы ощутили уверенность, и число населенных миров перевалило далеко за десять тысяч. – Он забрал у меня старое издание, положил обратно на полку и провел пальцем вдоль ряда корешков. – Вот. Издание тысяча триста восемьдесят четвертого года. Четыреста пятнадцать лет назад. – Капитан вытащил том, сдул с него пыль, погладил пальцем переплет и протянул мне. – Гораздо больше страниц и меньше строк на запись. В тот период существовало семнадцать тысяч обитаемых миров, и скорость экспансии замедлялась. В Собрании, возможно, существуют пятьдесят миллионов потенциальных миров, но мы можем жить лишь на двадцати тысячах из них. Остальные распахнуты настежь – ни дыхали, ни воды, и слишком сложно было бы их запечатать, чтобы доставить и то и другое, даже если бы мы этого захотели. Или наоборот, полностью закупорены – не поймешь, как войти или выйти. Или в каком-то ином смысле враждебны для переселенцев – служат местом обитания всяких плохих вещей, оставшихся после прошлых Заселений. Окутаны полями-шарльерами, которые мы не можем взломать и которые не демонстрируют признаков того, что откроются в ближайшее время. Вот в чем чудо и досада, Арафура: в нашем распоряжении пятьдесят миллионов призов, но мы не сможем узнать, что кроется внутри большинства из них, прежде чем наше время истечет.