Я всовываю двоих других детей в куртки и шапки, отсылаю еще несколько писем, запихиваю Линуса в его автокресло, прослушиваю рабочую голосовую почту, собираю собственную сумку, оставляю Эбби записку насчет футбола, допиваю остатки холодного кофе и наконец встречаюсь с Бобом и по сезону одетым Чарли у передней двери.

– Готова? – спрашивает Боб, поворачиваясь ко мне.

Мы оба вскидываем кулаки.

– Готова.

Сегодня пятница. Боб развозит детей в школу и сад по вторникам и четвергам, а я – по понедельникам и средам. Пятница ни к кому не приписана. Если кто-то из нас не приведет неоспоримый довод в пользу попадания на работу до начала школы, мы разыгрываем развозку. Ножницы режут бумагу, бумага оборачивает камень, камень ломает ножницы. Мы оба относимся к этой игре предельно серьезно. Приз победителю достается роскошный: ехать прямо на работу, без детей в машине – райское наслаждение.

– Раз, два, три, старт!

Боб ударяет сжатым кулаком по моему «знаку мира» и победоносно ухмыляется. Выигрывает он значительно чаще, чем проигрывает.

– Гнусный везунчик!

– Это опыт, детка. Хорошего дня, – говорит он.

– Тебе тоже.

На прощание мы целуемся. Это наш обычный утренний прощальный поцелуй – быстрое касание губ. Благонамеренная привычка. Я опускаю взгляд и замечаю рядом Люси: ее голубые глаза внимательно следят за нами. Я мгновенно припоминаю, как следила за своими целующимися родителями, когда была маленькой. Они целовали друг друга при встрече, на прощание и перед сном – как я бы целовала какую-нибудь тетушку, – и меня охватывало ужасное разочарование. В этом не было никакой драмы. Я обещала себе, что когда выйду замуж, то мои поцелуи всегда будут что-то значить. Поцелуи, от которых у меня будут слабеть коленки, поцелуи, смущающие детей, – как Хан Соло целовал принцессу Лею. Я никогда не видела, чтобы отец так целовал мать. В чем же тогда смысл? Я так этого и не поняла.

Теперь понимаю. Мы живем не в блокбастере Джорджа Лукаса. Наш утренний прощальный поцелуй не романтичен и уж точно никак не связан с сексом. Это рутинный поцелуй, но я рада, что мы это делаем. Он что-то значит – этого достаточно. И это все, на что у нас хватает времени.

– Мам, можно мне кусочек? – спрашивает Люси.

– Конечно, солнышко, какой ты хочешь?

– Можно твои глаза?

– Возьми один.

Я вынимаю свой левый глаз из глазницы. На ощупь он немного похож на фаршированное яйцо, но теплее. Люси выхватывает глаз из моей руки и, подпрыгивая, бежит прочь, на бегу ударяя им о землю, как «супермячиком».

– Поосторожней: он мне еще понадобится!

Я сижу за кухонным столом, глядя одним глазом на сотни цифр в экселевской таблице. Я щелкаю курсором по пустой клетке и ввожу новые данные. Пока я набираю цифры, глаз замечает что-то чуть выше и дальше моего фокуса на экране ноутбука. Мой отец, одетый в полную форму пожарного, сидит на стуле напротив меня.

– Привет, Сара.

– Господи боже, папа, ты напугал меня до смерти!

– Мне нужно, чтобы ты отдала мне свой аппендикс.

– Нет, он мой.

– Сара, не пререкайся. Он мне нужен.

– Никому не нужен даже собственный аппендикс, папа. И новый тебе незачем.

– Тогда почему он убил меня?

Я перевожу взгляд на свой ноутбук. На экране появляется презентация в «Пауэрпойнте». Я читаю:

Почему лопнул аппендикс твоего отца

 В течение двух дней у него были сильные боли в животе и он ничего не сделал с этим, только выпил немного пепто-бисмола и некоторое количество виски.

• Он игнорировал сильную тошноту и не обращал внимания на легкий жар.

• Ты была в колледже, твоя мать – у себя в спальне, а он не позвонил в скорую помощь или службу 911.