– Боже милостивый! Да что это со мной?! Матушка!

И она выронила белье. Теперь наша бедная мамочка стояла на одной ноге. А другую ногу изо всех сил сжимала руками. Ее ладони и пальцы были в крови. Но кровь все бежала. Нет, кровь… кровь… била струей из ее ноги, и на земле расплывалась красная лужа… Прибежала бабуля и принялась звать соседа:

– Господин Вержье, скорее сюда, скорее! Нужно перетянуть ей ногу жгутом!

Бедное мамино лицо все побелело, исказилось от боли, а кровь… эта кровь… И тогда я потащила обеих сестренок в сарайчик, куда ссыпали уголь, когда он у нас был. Мы забились туда и ревели в три ручья. Невозможно было понять, где чьи слезы. Мы размазывали их по лицу вместе с угольной пылью, и, когда бабушка вытащила нас на свет божий, мы походили на трех негритят. Но только всем было не до смеха. Маму увезли в больницу.

– Это все ее разбухшие вены, – сказала бабуля. – Они у нее полопались.

– А почему?

– Ноги у нее совсем износились, понимаешь? Ты ведь видела, как расползается старый лоскут. У нее, у бедняжки, здоровье слабое, а работы – через край. И все время появляются младенцы, потому она так и устала, понимаешь?

Нет, я ничего не понимала. Почему в таком случае мама не оставляет этих малюток в капусте?

– Но тогда бы тебя не было на свете. Не было бы ни Матиты, ни Кристианы, ни Мари-Франс, ни Режаны.

Режана была у нас самая младшая, она еще лежала в пеленках.

Это воспоминание вселило в меня ужас перед кровью. Я до сих пор от него не избавилась. Особенно потому, что не раз его испытывала – почти перед каждым прибавлением нашего семейства. Когда это случилось вторично, на поиски соседа бросилась Матита. Он подстригал живую изгородь.

– Скорей сюда, господин Вержье, опять нужен жгут!

Когда мама попадала в родильный дом, где ее выхаживали, она всякий раз повторяла:

– Только тут я и отдыхаю! Будто в отпуске нахожусь!

А когда мама уходила домой с малюткой на руках, сиделка говорила ей, весело улыбаясь:

– До свидания, госпожа Матье. До скорой встречи!

Оправившись после родов, мама мужественно отправлялась в привычный путь из квартала Круазьер к центру города.

– Ничего, все наладится, – говорила она. – У меня есть верное средство против боли.

И она уходила прихрамывая. Однажды утром, разглядывая свою ногу, всю изъеденную язвами, мама промолвила:

– Когда-нибудь мне ее отрежут…

Я ужаснулась и сказала:

– Я принесу тебе мазь от аптекаря.

Мазь стоила 20 франков. Сейчас это для меня пустяки. Но тогда для нас это были огромные деньги.

– Может, он отпустит ее в долг, – с надеждой сказала мама. Я попыталась, но… из этого ничего не вышло.

– Тем хуже, – заявила я сестренкам, – будем меньше есть.

Когда позднее, много позднее – после того, что было названо «успехом маленькой Матье», – удалось наконец положить маму на операцию, на ее бедных ногах обнаружили 23 язвы. Я ей тогда сказала с грустью:

– Ох, мамочка! Ты у нас просто мученица! А она мне ласково ответила:

– Да нет! С чего ты взяла! Старшенькая моя… до чего ж ты боязлива, девочка… Если бы я, как ты, всего страшилась, меня б давно на свете не было!

Я это хорошо понимала… Но разве могла я поведать журналистам историю маминой болезни?!

Однажды один из них весьма учтиво со мной попрощался. Но слух у меня острый, и я услышала, как он сказал своему приятелю, который ждал его в коридоре:

– Очень мила… Но сущая идиотка!

Я безропотно снесла обиду. Он был прав, я тогда ничего не умела, особенно поддерживать беседу. Я походила на крольчонка, который впервые покинул свое убежище и замер, ослепленный лучами солнца. Я тоже впервые покинула свое захолустье и ни за что не хотела туда возвращаться. Я хотела покорить этот мир, где все, казалось, сверкало: глаза людей, юпитеры, автомобили, зеркала, драгоценности, улыбки… Этот мир представлялся мне олицетворенным чудом. Чудом, о котором я однажды молила всей душой. А когда оно – через 11 лет! – свершилось, я ухватилась за неслыханную удачу и твердо решила никогда ее не упускать. Я считала и поныне считаю, что если уж человеку улыбнулась удача, он не смеет ей изменять, он должен служить ей душой и телом. И каждое утро, открывая глаза, должен благодарить небо, ниспославшее ему счастливый случай.