– Французский и британский флот медленно сближались перед решающим морским сражением. Когда наблюдатель заметил корабли противника, Нельсон стоял на капитанском мостике и в телескоп следил за полетом птиц… О приближении французской эскадры его уже по-дружески предупредила чайка… скорее всего, большая черноспинная. Корабли маневрировали как умели… с помощью парусов… тогда ведь еще не было моторов, даже подвесных, и все делалось не так быстро, как сегодня. Поначалу английских моряков испугала французская армада, но, увидев, с какой невозмутимостью Нельсон, сидя на мостике, клеит ярлычки на птичьи яйца из своей коллекции, они поняли, что можно не волноваться…

Море, похожее на теплое шелковое покрывало, тихо раскачивало мое тело. Никаких волн, только это убаюкивающее подводное течение, своего рода морской пульс. Цветные рыбки, завидев мои ноги, вздрагивали, перестраивались, делали стойку и разевали беззубые рты. В изнеможенной от жары оливковой роще цикада о чем-то стрекотала себе под нос.

– …и тогда Нельсона спешно унесли с капитанского мостика, чтобы никто из команды не догадался о том, что он ранен… Рана была смертельная. Сражение шло полным ходом, когда он, лежа в трюме, прошептал последние слова: «Поцелуй меня, Харди»… и испустил дух. Что? Ну конечно. Он заранее сказал, что если с ним что-то случится, то коллекция птичьих яиц достанется Харди… Хотя Англия потеряла своего лучшего моряка, сражение было выиграно, и это имело важные последствия для всей Европы…

Бухту пересекала белеющая под солнцем лодка, ею управлял стоящий на корме смуглый рыбак в драных штанах, а весло, которым он загребал, мелькало в воде, как рыбий хвост. Он лениво помахал нам рукой. Разделенные голубой гладью, мы слышали, как весло с жалобным скрипом проворачивалось в уключине, а потом с тихим хлюпаньем погружалось в воду.

Однажды жарким томным днем, когда, казалось, все спят, кроме неугомонных цикад, мы с Роджером решили проверить, как далеко можно забраться по холмам до наступления сумерек. Миновав оливковые рощи, все в белых полосах и пятнах от слепящего солнца, с перегретым стоячим воздухом, мы забрались выше деревьев, на голую скалистую вершину, и присели отдохнуть. Внизу раскинулся спящий остров с переливающейся морской гладью в дымке испарений: серо-зеленые оливы, черные кипарисы, прибрежные скалы пестрой расцветки и опаловое море, местами бирюзовое, местами нефритовое, в парочке складок там, где оно огибало мыс, поросший спутанными оливами. Прямо под нами раскинулась мелкая, едва голубеющая, почти белая бухточка с ослепительно-белым песчаным пляжем в виде полумесяца. После восхождения я был мокрый от пота, а Роджер сидел с высунутым языком и пеной на усах. Мы решили, что не полезем ни на какие горы, а, наоборот, лучше искупнемся. Так что мы спустились по склону и оказались в безлюдной, тихой бухточке, разомлевшей под палящими лучами солнца. Такие же полусонные, мы уселись в теплой воде, и я стал ковыряться в песочке. Наткнувшись на какой-нибудь голыш или осколок бутылочного стекла, вылизанный и отполированный морем до такой степени, что он превратился в настоящий изумруд, зеленый и прозрачный, я протягивал свою находку внимательно наблюдавшему за мной Роджеру. Не совсем понимая, чего я от него хочу, но не желая меня обижать, он осторожно зажимал ее зубами, чтобы через какое-то время, убедившись, что я этого не вижу, выбросить ее обратно в воду со вздохом облегчения.

Потом я обсыхал, лежа на камнях, а Роджер трусил по мелководью и, фыркая, пытался цапнуть за синий плавник хоть одну морскую собачку с надутой, ничего не выражающей мордочкой, но они сновали между камней со скоростью ласточек. Тяжело дыша, не спуская глаз с прозрачной воды, Роджер с предельным вниманием следил за их перемещениями. Окончательно просохнув, я надел шорты и рубашку и позвал своего дружка. Он неохотно направился ко мне, то и дело оглядываясь на морских собачек, продолжавших мелькать над песчаным дном, подсвеченным яркими лучами. Приблизившись почти вплотную, он так основательно отряхнулся, что обдал меня настоящим водопадом.