– Красиво, Трикси-кан, – сдержанно похвалил мастер Ригуми. И безжалостно добавил: – Но непрочно.

Не знаю, что он сделал, но за какие-то мгновения контроль над иллюзией уплыл к нему. Я ощутила это, как если бы у меня в руках было что-то тяжелое и дорогое, а потом оно вдруг исчезло. Чувство легкости и потери… Хотя глупо, наверное, сожалеть об исчезновении чего-то несуществующего.

Мастер снова повел рукой, и иллюзия изменилась. Появились звуки – плеск волн, скрип дерева в напряженных от ветра мачтах, запахи – затхлая морская вода и гнилые доски. Повеяло прохладой.

– Дотронься, – приказал он.

Я подчинилась. Вода на ощупь оказалась маслянистой и чуть липкой, палуба корабля – шершавой, занозистой. А еще он нырял в волны от каждого прикосновения, как игрушечный. До меня не сразу дошло, что случилось. Нет, осязаемые иллюзии псионики создавали, где-то начиная с пятой ступени. Сложно, однако вполне реально. Фальшивый огонь обжигал человека, но бумага в нем не горела; фальшивое яблоко можно было надкусить, ощутив вкус, но не насытиться. Кислота обжигала, яд травил. Под микроскопом и капля иллюзорной воды, и сотворенный цветочный лепесток выглядели одинаково – хаотически перемещающиеся частицы неизвестной природы, чье поведение и свойства невозможно изучить по одной причине: они все время изменяются, зачастую подстраиваясь под представления того, кто на них смотрит. Компьютеры в половине случаев вообще не фиксировали ничего.

Сплошные загадки… Однако занимались конструированием и моделированием повсеместно. Это как с человеческим мозгом: мы что-то знаем о нем, о чем-то догадываемся, но использовать мозг может каждый…

Ну, почти каждый.

Но один закон действовал для всех псиоников, даже высочайшей ступени: нельзя создать то, чего ты не знаешь. Нет, можно придумать что угодно, но воссоздать, скажем, запах апельсина по картинке невозможно. А мастер Ригуми совершенно точно не нюхал моря из моего воображения, не трогал плохо оструганных досок. На сознание он не воздействовал, считать образы из памяти не мог.

– Как, – прошептала я, оглаживая маленький кораблик. Паруса липли к пальцам мокрыми лепестками шелка. – Не понимаю… Нельзя создать то, что раньше не ощущал. Но он абсолютно такой, как мне представлялось. Так как же… – Я осеклась, вспомнив указание насчет вопросов.

Мастер Ригуми улыбнулся ласково, но глаза у него стали совсем ледяными. Даже море в образе-иллюзии подернулось тонкой корочкой, и корабль застыл, как вмерзшая в лужу бутылка.

– В качестве исключения, Трикси-кан, я отвечу на этот вопрос, прежде чем передать тебя Итасэ. А пока займись делом. Представь, что за тобой гонится враг, который не способен распознать овеществленное ничто. Что ты ему покажешь?

Я без тени сомнения изобразила жуткую хохлатую змею, которая спугнула нас с Тейтом в долине свободных. После этого мастер дал мне еще десятка два заданий. Последнее вообще походило на марафон по конструированию и моделированию: он называл предметы, я должна была мгновенно их воссоздать. Иногда случались запинки. Например, изобразить фуубе удалось только в виде бифштекса. Но когда мастер Ригуми понял, что мне просто-напросто неизвестны значения многих слов, то стал использовать только самые простые.

– Прекрасно, Трикси-кан, – подвел он итог наконец. Я в изнеможении откинулась на подушке, опершись на локоть. Пот тек ручьем, голова болела, и на правила приличия было уже плевать с самой высокой террасы наблюдения. – А теперь я вызову помощника, и ты ответишь на два вопроса: каков главный недостаток твоего овеществленного ничто и каково самое большое достоинство. Игамина-кан, подойди! – позвал он ласковым голосом и слегка откинул голову назад.