В тот вечер она прочла ему пару первых записей из дневника Нао. Когда она дошла до пассажа об извращенцах, трусиках и кроватях под зебру, ей вдруг стало неуютно. Это не было смущением. Она никогда не стеснялась подобных вещей. Это чувство, скорее, относилось к девочке. Ей хотелось защитить Нао. Но почему она должна беспокоиться?
– Про монахиню интересно, – заметил Оливер, не прекращая возиться с часами.
– Да, – сказала она, почувствовав облегчение. – Демократия Тайсё была интересным временем для японских женщин.
– Ты думаешь, она все еще жива?
– Монахиня? Сомневаюсь. Ей же было сто четыре…
– Я имею в виду девочку.
– Я не знаю, – ответила Рут. – Это безумие, но я вроде как за нее беспокоюсь. Наверно, нужно просто продолжать читать, и мы все узнаем.
4
Ты уже чувствуешь свою особенность?
Вопрос девчонки повис в воздухе.
– Интересная мысль, – сказал Оливер. Он все еще копался в часах. – Ты чувствуешь?
– Чувствую что?
– Она говорит, что пишет это для тебя. Так ты чувствуешь себя особенной?
– Это просто смешно, – ответила Рут.
Что, если ты подумаешь, что я просто дура, и бросишь меня в мусор.
– Кстати, насчет мусора, – сказал Оливер. – Я тут последнее время думал о Больших мусорных пятнах…
– О больших чего?
– Большое Восточное и Большое Западное мусорные пятна. Ты наверняка о них слышала.
– Да, – сказала она. – Нет. То есть, вроде да.
На самом деле это было не важно, потому что ему явно хотелось рассказать. Она отложила дневник в сторону, на белое покрывало. Сняла очки, положила их поверх книги. Очки были ретро, в массивной черной оправе, и хорошо смотрелись на фоне вытертой красной обложки.
– В мировых океанах существуют, по крайней мере, восемь мусорных пятен, или континентов, – начал он. – В этой книге, которую я сейчас читаю, говорится, что два из них, Большое Восточное и Большое Западное пятна, находятся в Черепашьем течении; они сливаются у южной оконечности Гавайев. Большое Восточное пятно размером с Техас. Западное еще больше, в половину США.
– А из чего они состоят?
– Пластик, в основном. Вроде твоего пакета для заморозки. Бутылки из-под газировки, пенопласт, контейнеры для еды на вынос, одноразовые бритвы, промышленные отходы. Все, что мы выбрасываем и что не тонет.
– Ужас какой. Зачем ты мне все это рассказываешь?
Он встряхнул часы и поднес их к уху.
– Да, в общем-то, ни за чем. Просто пятна существуют, и все, что не тонет и не покидает орбиту течения, затягивается в центр мусорного пятна. Это произошло бы и с твоим пакетом, если бы его не выкинуло из течения. Он бы медленно дрейфовал по кругу, разлагаясь. Пластик размалывается на мелкие частицы, которые поедают рыба и зоопланктон. Дневник и письма растворились бы, так никем и не читанные. Но вместо этого пакет выбросило на берег под ранчо Япов, где ты смогла его найти…
– Что ты такое говоришь?
– Ничего. Просто это потрясающе, вот и все.
– Вроде как шанс, подаренный свыше?
– Может быть. – У него на лице появилось ошеломленное выражение. – Смотри-ка! Работает!
Секундная стрелка совершала свой круг, обегая крупные светящиеся цифры. Она взяла у него часы и застегнула на запястье. Это были мужские часы, но размер подошел.
– Как ты этого добился?
– Не знаю, – ответил он. – Думаю, просто завел.
5
Она прислушалась к мягкому тиканью часов в темноте, к размеренному дыханию Оливера. Потянувшись к ночному столику, она нащупала дневник. Провела пальцами по мягкой ткани, нащупала оттиск потускневших букв на обложке. Они до сих пор хранили форму À la recherche du temps perdu, но обрели абсолютно иной смысл. Обрели внезапно, резко, когда страницы были вырваны из переплета чьими-то умелыми руками, заменившими Пруста на нечто совершенно новое.